Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели

Когда он вошел, она сидела за рабочим столом. Он заметил ее карие глаза, а затем – улыбку. И был сражен.

Чайлдс вернулся в Россию после реабилитации в Германии 24 марта. На следующий день он заглянул в петроградское отделение АРА, чтобы поздороваться с директором Хершелом Уокером, прежде чем на поезде отправиться в Москву. Девушка, сидевшая за столом, была прекрасна. Чайлдс попросил Уокера познакомить их.

Георгина Брылкина-Клокачева родилась в богатой и привилегированной семье. Ее отец, дворянин Павел Брылкин, был офицером Императорского флота, как и все его предки со времен Петра Великого. Ее мать, Матильда Блан-Гарен, родилась в Париже. Брак родителей Георгины оказался несчастливым, и Матильда ушла от мужа, когда ее дочь была совсем маленькой. Много лет мать и дочь жили за границей. Георгина училась в пансионах в Англии и Германии, а накануне Первой мировой войны вернулась с матерью в Россию. Отец Георгины к тому времени умер. После революции большевистское правительство лишило семью всей собственности. Оказавшись на улице, мать и дочь нашли приют в двух небольших комнатах на Мойке. Георгина вышла замуж за молодого белогвардейца, но вскоре его убили на Гражданской войне. Чтобы заработать денег, Георгина торговала спичками на улицах Петрограда.

Тем вечером, через несколько часов после знакомства с Георгиной, Чайлдс посетил оперу в сопровождении нескольких сотрудников АРА. К компании присоединились Георгина, ее мать и их друзья-аристократы. Чайлдс впервые встретился с представителями дореволюционной элиты, которых новая власть называла “бывшими людьми”. Его поразило, какими они стали: “Они сломлены духовно и телесно <…> Их дух и воля сокрушены силами большевистского правительства, которое великолепно справилось с достижением хотя бы одной из своих целей – искоренением буржуазного элемента из российского общества <…> Никогда прежде ни один класс людей не был так сломлен духом”[259].

Чайлдс не сводил с Георгины глаз. Его удивило, что в ее волосах уже серебрилась седина, хотя ей было всего 24 года. На следующий день он зашел к матери и дочери на чай и, слушая их печальные рассказы, понял, почему эта девушка поседела так рано. Матильда, в прошлом настоящая красавица, в свои 42 года оставалась эффектной, но революция уничтожила ее, навсегда расшатав ее нервы. Георгина, однако, сумела выстоять. Она была умна, жизнерадостна, полна энергии. Из гостей Чайлдс уехал прямо на вокзал и всю дорогу в Москву, откуда ему предстояло вернуться в Казань, думал только о Георгине. Добравшись до столицы, он написал ей письмо, в котором сообщил, что она произвела на него неизгладимое впечатление. Его жизнь перевернулась. Не сомневаясь, что их встреча была судьбоносной, Чайлдс не мог и думать о работе, ведь отныне им руководило лишь одно желание – желание угождать девушке.

В ответном письме Чайлдсу Георгина поблагодарила его. “Как бы мне ни хотелось сопровождать вас в прекрасных мечтах и грезах, – написала она, – жизнь слишком сильно ударила меня, чтобы я могла себе такое позволить”. Тем не менее она обнадежила очарованного Чайлдса, выразив надежду, что в обществе хорошеньких казанских девушек он все же найдет время ей писать, и поинтересовавшись, сдержит ли он свое обещание вскоре снова ее навестить. Большего влюбленному и не требовалось. Чайлдс признался, что она является к нему во сне, и начал искать способ перевести ее на работу в Казань. Он написал, что снова и снова повторяет ее имя – Джорджи, Джорджи, Джорджи, – ведь это, несомненно, “самое красивое имя средь всего списка женских имен”. Чайлдс утверждал, что лишь великие мастера слова, такие как Бодлер, Байрон и Гете, сумеют помочь ему выразить свои чувства к Георгине. Описывая свое томление, он цитировал “Похороненную жизнь” Мэтью Арнольда: “Меня объяла безымянная печаль”[260].

Несмотря на влюбленность, Чайлдс был слишком занят, чтобы весь день думать о Джорджи. Первый состав с кукурузой – 37 вагонов из Одессы – прибыл в Казань 2 апреля, за несколько дней до возвращения Чайлдса, и все теперь возились с ее рассылкой по деревням. Ивар Варен, казанский начальник Чайлдса, был в Москве, а потому Чайлдс временно руководил работой во всем округе. Кукурузой занимались целый месяц. “Я работаю на износ, – писал он матери, отмечая при этом, что никогда не чувствовал себя счастливее. – Мне начинает казаться, что я уже не смогу жить за пределами России. Старики называют этот российский зуд болезнью, которая не оставляет тебе шансов, стоит ей только проникнуть в кровь, ведь нет на свете ничего, что могло бы сравниться с тоской по России”[261]. Он написал, что служит людям, как его учили родители, и никакая другая работа и никакая другая страна не принесут ему такого же бесконечного удовлетворения. “Полагаю, мое будущее здесь”[262].