Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели

В США по-прежнему шли горячие дискуссии о масштабах голода. В ноябре Пакстон Хиббен, бывший дипломат, ныне возглавляющий Американский комитет помощи российским детям, на страницах The Nation обвинил АРА в занижении численности голодающих в России и оказании недостаточной помощи. Он заявил, что на пороге голодной смерти находятся 7 миллионов человек, возложил вину за это на недоработки АРА и даже снял с советского правительства ответственность за голод. 7 января Хиббен в ряду других ораторов выступил на многочисленном митинге за признание Советской России в Нью-Йорке и сказал, что Гувер выступает против установления связей с Россией, просто потому что не видит способа извлечь из этого личную выгоду. Россия, продолжил Хиббен, в моральном и политическом отношении стоит выше США, где ведутся “расовые войны” и орудуют “убийцы”. Там “люди могут сколько угодно критиковать правительство <…> и все равно смотреть на мир, не выглядывая из-за прутьев [тюремной] решетки”[395]. Гувер обычно не обращал внимания на таких критиков, в частных разговорах называя их безответственными “розовыми и красными”[396]. Даже сотрудники АРА, выступавшие за улучшение отношений с советским государством, сторонились левых критиков вроде Хиббена. “Думаю, мы так близки к успешному завершению своей работы, – писал Хэскелл коллеге по АРА в феврале, – что в оставшиеся несколько месяцев сможем вынести почти что угодно, вместо того чтобы вступать в столкновения с этими людьми и давать радикалам в Америке возможность критиковать нас за то, что мы бросаем этих людей и развязываем с ними борьбу”[397].

Отчасти проблема заключалась в том, что только те, кто работал в России во время голода, понимали всю сложность миссии. Они не без причины недоумевали, анализируя, чего им удалось достичь. “Если задуматься, работа АРА в России определенно стала самым невероятным предприятием и, пожалуй, может во многих отношениях считаться одной из величайших операций в истории, – писал Уолтер Белл из Уфы коллеге из Нью-Йорка в конце декабря. – Целый год я сталкивался с обычными и необычными странностями, с которыми приходилось работать во всех округах, и полагаю, что никто из нас, американцев, не может сказать, как мы справились с этой задачей”[398].

1923 год

Глава 20 Голод не отступает

8 января 1923 года Фрэнк Голдер написал в Орегон своим друзьям Тому и Сигрид Элиот, чтобы сказать им спасибо за рождественское письмо, которое всколыхнуло в нем теплые воспоминания о чудесном времени, проведенном вместе. Элиоты, как и Голдер, надеялись на улучшение отношений с Россией, но совершенно иначе объясняли причины напряженности между странами. В письме Голдеру они предположили, что проблема заключается в Гувере и Хьюзе, однако Голдер с этим не согласился. Он сказал, что американское правительство в последний год делало все возможное, чтобы наладить отношения, но все попытки провалились из-за мелочности советского руководства. “Красные, – отметил он, – хотят получить нашу помощь, а еще сильнее хотят получить наш буржуазный капитал”[399]. При этом они постоянно чинят препятствия и работают себе во вред. Голдер признал, что среди государственных лидеров есть “благородные люди”, “но многие из них – настоящие подлецы, которые убивают дух движения”[400]. Ему было обидно читать критику АРА в таких изданиях, как The Nation, и слышать, как люди вроде Пакстона Хиббена называют советское правительство единственным честным правительством в мире. Он никогда не понимал, почему приличные люди в США порочат Гувера и АРА, но хвалят советскую власть.

Разочаровавшись, Голдер все же продолжал выступать за признание Советской России. В том месяце он изложил свои соображения об американо-советских отношениях в длинном конфиденциальном письме, адресованном помощнику Гувера Кристиану Гертеру, которого он попросил не делиться этой информацией с Госдепартаментом. Несмотря на сильные трения между странами, Голдер не сомневался, что установление политических отношений позволит США оказывать сдерживающее влияние на российскую внутреннюю политику, уводя ее прочь от радикализма первых послереволюционных лет. Но это было делом времени, и невозможно было надеяться на получение “немедленной материальной выгоды”. В Советской России “индивид и его собственность не охраняются ни фундаментальными законами, ни принципами справедливости, как в Англии, ни конституционными гарантиями, как в США”[401]. Сила в стране применялась произвольным образом. Людей арестовывали в любой момент, по любому поводу, не предъявляя ордера. Их собственность попадала под конфискацию без объяснения причин. В такой хаотичной и нестабильной среде не шло и речи об иностранных инвестициях в экономику. “Финансовая обстановка характеризуется такой неопределенностью, – заключал он, – что заниматься большим бизнесом невозможно”[402]. Никто в России не мог строить планов на будущее, поэтому все жили сегодняшним днем.