Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Надо сказать, что и возможности для обеспечения реализации его предписаний начальник Амударьинского военного отдела имел достаточно небольшие. При образовании отдела в Петро-Александровске были расположены 9 рот солдат, 4 сотни казаков и 8 орудий, кроме того, в самом укреплении имелось 12 орудий [Терентьев, 1875, с. 115]. Несомненно, таких сил для подавления волнений на территории ханства было явно недостаточно. Более того, к началу XX в. ситуация еще более ухудшилась: по свидетельству туркестанского чиновника С. В. Чиркина (впоследствии последнего российского резидента в Бухарском эмирате), на территории Амударьинского отдела в 1910-е годы «были расположены какие-то дружины, части, состоявшие из совсем забывших военное дело пожилых людей» [Чиркин, 2006, с. 247]. Поэтому когда в ханстве в 1913, а затем и в 1916 г. вспыхнули восстания против ханской власти, туда пришлось перебрасывать войска непосредственно из Сырдарьинской области.

Тем не менее недостаточность войск Амударьинского отдела никоим образом не умалила статус его начальника в отношениях с хивинским ханом, напротив, его полномочия были существенно расширены туркестанскими генерал-губернаторами Н. О. фон Розенбахом и А. В. Вревским — хотя и на основе личных указаний, а не официальных нормативных актов [Тухтаметов, 1977а, с. 59–62]. Подобное расширение полномочий начальника отдела представляется весьма знаковым, поскольку в связи с введением в действие «Положения об управлении Туркестанского края» 1886 г. его административный статус существенно снижался: ранее он считался равным по положению военным губернаторам областей, теперь же отдел вошел в состав Сырдарьинской области, и его начальник, соответственно, должен был подчиняться ее военному губернатору.

На основе анализа документов переписки с ханом в 1890–1900-е годы мы можем наблюдать, что требования начальника отдела носят все более решительный и безапелляционный характер, ширился и круг вопросов, по которым он направлял указания хивинским властям. Так, например, уже в 1893 г. полковник А. С. Галкин позволял себе весьма жестко упрекать хана в нарушении условий Гандемианского договора (который он сам же в послании хану и толкует) и прямо-таки предписывал ему и его чиновникам правила обращения с русскими подданными на территории Хивинского ханства, с негодованием отвергая попытки хана добиться такого же статуса для собственных подданных на территории Амударьинского военного отдела [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 53, № 7]. Когда в 1896 г. четверо русско-подданных рыбаков были убиты бухарскими (даже не хивинскими!) подданными, тот же полковник Галкин направил хану Мухаммад-Рахиму II практически настоящую инструкцию, какие следственные действия следует предпринять его чиновникам для расследования этого преступления [Там же, л. 80]. При этом оборот «я имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство сделать соответствующие распоряжения» представляется в данном контексте едва ли не насмешкой над достоинством хана. Аналогичным образом он предписал хану, сделать распоряжение собственным чиновникам для оказания содействия русским офицерам, командированным в ханство для переписи русских подданных, находившихся в нем [Там же, л. 23].

В 1895 г. хивинский хан, идя навстречу пожеланиям местных деловых кругов, решил обложить зякетом[31] русско-подданных предпринимателей и торговцев, ведущих дела в ханстве; примечательно, что он обосновал такое решение условиями Мирного договора 1873 г., согласно п. 9 которого от зякета освобождались не все русско-подданные, а именно русские купцы. Со своей стороны, российские пограничные власти, когда им было сообщено о решении хана, согласились на это при условии, что аналогичным налогом будут облагаться и хивинские купцы в российских владениях [Ниязматов, 2010, с. 231–233]. Однако уже в 1896 г. начальник Амударьинского отдела прямо заявил, что «согласно распоряжению Господина Туркестанского Генерал-губернатора, основанного на точном смысле Договора, с хивинских купцов за проданные товары русским подданным, зякет и другие сборы не должны взиматься!» [ЦГА РУз, ф. И-125, оп. 1, д. 8, л. 15]. Тем самым он не только не соглашался с введением зякета для русских купцов, но и прямо указывал хану, с кого из его собственных подданных в собственном государстве тому не следует взимать этот налог! В своем послании еще один начальник Амударьинского отдела, барон Руфо, ссылаясь на желание туркменов-йомудов заменить взимаемые с них традиционные среднеазиатские налоги зякет и даяки на кибиточную подать (взимавшуюся с русско-подданных кочевников в Туркестане), казалось бы, всего лишь предлагает хану «обратить должное внимание на это заявление». Однако при этом он отмечает, что считает «это лучшим решением вопроса» [Там же, д. 149, л. 6 с об.]. Фактически, опять же, предписывая хану, как ему строить свою налоговую политику в отношении собственных подданных.