Российский фактор правового развития Средней Азии, 1717–1917. Юридические аспекты фронтирной модернизации

Наконец, уже в 1909 г. начальник Амударьинского отдела генерал-майор Глушановский неоднократно направлял хану Мухаммад-Рахиму послания в защиту русских подданных, чьи интересы ущемлялись их хивинскими партнерами. При этом он не просто делал представления о нарушении прав русско-подданных коммерсантов, но и прямо предписывая, как хану или его сановникам следует разрешить эти споры, используя прежний довод своих предшественников — что в случае неисполнения предписаний доложит об этом «главному начальнику края», т. е. туркестанскому генерал-губернатору ([Там же, д. 300, л. 39 с об.]; см. также: [д. 8, л. 15]). Также весьма показательна фраза: «О результатах настоящего письма прошу меня уведомить» [Там же, д. 243, л. 6 с об.] — таким образом можно было бы требовать отчета о выполнении поручения от собственного подчиненного, но никак не от правителя самостоятельного (юридически) государства!

Обращает на себя внимание не только содержание, но и форма посланий начальника Амударьинского отдела хивинскому хану, которая также менялась с течением времени. В 1870–1880-е годы начальники отдела писали хану сухим канцелярским языком, ограничиваясь обращением («Его высокостепенству, хану хивинскому» или просто «Ваше высокостепенство») и далее излагали суть дела, т. е., как уже отмечалось выше, выражали позицию вышестоящего начальства Туркестанского края. Однако уже с 1890-х годов формуляр посланий существенно меняется, и начальники отдела начинают их со следующего оборота: «После слова дружеского привета, содержание письма моего следующее». Тот факт, что подобный оборот в переписке с независимым ханом (ведь юридически Хива продолжала оставаться самостоятельным государством!) позволял себе использовать чиновник, управлявший сравнительно небольшой административно-территориальной единицей в составе Туркестанского края, свидетельствует о существенном возрастании его роли в русско-хивинских отношениях и фактически о позиционировании начальника Амударьинского отдела как самостоятельного субъекта дипломатических отношений[32]. На это же указывает и гораздо меньшее количество ссылок на предписания туркестанского генерал-губернатора в 1890–1910-е годы по сравнению с посланиями 1870–1880-х годов.

Несомненно, с одной стороны, эта эволюция статуса начальника отдела в отношениях с хивинским ханом могла объясняться все более активизирующимся процессом интеграции Хивы в российское имперское политико-правовое пространство, признанием со стороны хана и хивинской элиты вассалитета от России как данности. В этих условиях получение руководящих указаний от начальника Амударьинского отдела уже становилось по сути сложившейся практикой, традицией. С другой стороны, небезынтересным представляется вопрос, почему руководство Туркестанского края позволило себе делегировать столь широкие полномочия начальнику административно-территориальной единицы «третьего уровня», по сути полностью доверив ему реализацию имперской политики в отношении одного из двух вассальных среднеазиатских ханств.

Представляется, что причин могло быть несколько. Во-первых, конечно, первый генерал-губернатор Туркестанского края К. П. фон Кауфман старался контролировать любые инициативы своих подчиненных, даже предоставляя им значительную свободу действий (как это было в случае с полковником Н. А. Ивановым), тогда как его преемники, в большей степени сосредоточенные уже не на «завоевании», а на «устроении» вверенного им края (в котором Хивинское ханство было важным, но далеко не единственным регионом, нуждавшимся в контроле), по всей видимости, делегировали все полномочия по осуществлению контактов с Хивой именно пограничному с ней административно-территориальному подразделению края. Во-вторых, нельзя не принимать во внимание, что начальники Амударьинского отдела (за редкими исключениями) являлись хорошими знатоками региона, хорошо ориентировались в политической ситуации в нем и, следовательно, имели все основания получать то доверие, которое оказывалось им руководством края. В-третьих, в начале XX в. вопрос о целесообразности прямого и окончательного включения Бухарского эмирата и Хивинского ханства в состав Российской империи (с упразднением ханской и эмирской власти, местной системы управления и правового регулирования) поднимался все чаще и чаще [Центральная Азия, 2008, с. 309–310]; в этих условиях усиление контроля положения в ханстве начальником Амударьинского военного отдела выглядело вполне логичным отражением общей имперской политико-правовой линии на центральноазиатском направлении.