Российский колокол, 2015 № 4

Во время послеобеденного сна – а надо сказать, что моя кровать стояла рядом с ее рабочим столом, – я частенько подслушивал ее шептания с няней или гостьей из другой группы о чем-нибудь таком. Конечно, о парнях, об отношениях с ними, подругами, о любви и изменах. Я, разумеется, ничего не понимал в деталях, но отмечал по настроению, хорошо или как обстоят дела у моей воспитательницы. И однажды, когда она в сердцах сказала, что не пойдет даже провожать своего Петра, я открылся и позвал ее шепотом к себе. Я попросил ее наклониться ко мне и также шепотом сказал: «Милена Владимировна (назовем ее так), вы, пожалуйста, замуж не выходите. Подождите, пока я вырасту!»

Потом, конечно, из многих литературных источников я узнал, что не был оригинален. Многие дети влюбляются в своих воспитателей (или учителей) и просят о том же. Но незабвенная Милена Владимировна поставила меня тогда в трудное положение. Она склонилась к моему уху еще глубже и, приятно придавив меня своей упругой грудью, шепотом же ответила: «Хорошо, я согласна. Но тебе надо будет перестать писаться».

Я решил сразу же начать следить за собой. Я искренне верил, что раз другие могут, то получится и у меня. Я только не знал еще, что не все зависит от воли.

Результат, однако, опрокидывал все мои надежды, и скоро я убедился в тщетности своих попыток.

Но любовь моя не умерла, она просто затихла, перестав тревожить несбыточными желаниями и поменяв выражение. Любовь вообще не умирает, если это любовь. Вот и сейчас она воскресла как память. Надо все же отдать должное, что Милена не ругала и не корила меня за плохую выдержку, но… кровать мою переставили в другое место… Чтобы, вероятно, я крепче спал.

Горбушка

Насколько я любил Милену Владимировну, настолько не любил Юрию Львовну [так назовем другую воспитательницу). Милена, говоря проще, была не очень правильной, но человечной. А эта была занудистой и сухой. Милена не воспитывала нас, а просто жила с нами. А эта шлифовала на нас свои приемы. Милена продержалась около года, и, расставаясь, мы едва не плакали о ней. Юрия Львовна впоследствии руководила воспитательницами и зыркала на нас маленькими озлобленными глазками. Мне досталось однажды от нее по самые некуда.

Подготовка к обеду была для нас самым волнующим моментом. Более волнительным, чем самый обед. Запах свежих щей и подливки к картошке, которые вносились в огромную нашу залу в ведрах и кастрюлях воспитательницей и няней, сразу же поднимал нас от любых игр и занятий, и мы сбивались в кучу чуть поодаль от столов и жадно следили, как разливаются щи и много ли гущи попало в твою тарелку. Это нетрудно определить, когда переворачивается черпак.

Если была теплая погода, нас на этот момент уводили на веранду и отделяли дверью, припертой стулом. Тогда подглядеть раздачу удавалось немногим, тем, кто ростом был повыше, доставал глазами до дверных стекол или заранее вооружался стульчиком.

Как вы поняли, место за столами у каждого было свое и то, что попадало в тарелку, которая ставилась одна за другой, заранее становилось твоим. Независимо оттого, много в ней было или мало, густо или жидко. Но предметом наших мелких раздоров и стычек некоторое время оставался хлеб. Его строго по количеству едоков за столом складывали кусочками в одну большую тарелку.

Когда давалась команда садиться, мы бросались по местам, кто скорей, и каждый стремился побыстрее оказаться возле общей тарелки с хлебом и захватить либо горбушку, либо кусок потолще.

Не подумайте, что мы были плохими детьми. Просто мы были голодны. Пайки уменьшались всем. Постоянное недоедание, маленькие порции вынуждали каждого быть порасторопнее. А то, что мы были нормальными детьми, доказывалось тем, что никто никогда не брал больше одного куска. Борьба возникала естественно, где разница уже не бралась в расчет, но ее улавливали наши глаза, ноздри, наши животы.

Горбушка к обеду становилась предметом наиболее желанным, потому что она была потяжелее, поплотнее и сытости давала больше. А уж если в тарелке было жидко, то половинку ее можно было покрошить так, чтобы она заменяла гущу.

Но однажды за одним из столов легкая схватка закончилась ревом и пролитым супом. На нашу беду, а может, и счастье, к нам заглянула, проходя мимо, заведующая Прасковья Яковлевна. Она никогда не хмурилась, не бранилась, не трепала за плечо. Мы почитали ее. И, может, именно поэтому испугались ее появления.

Но ничего особенного не произошло. Выяснив, в чем дело, она велела рассадить спорщиков за разные столы и долить пролитый суп из того, что найдется на кухне. Там кушали наши воспитатели: ведь они дежурили сутками. Но с тех пор порядок раздачи хлеба поменялся. К каждой тарелке вместе с ложкой прикладывался и кусочек хлеба. Теперь вся порция была заранее предопределена.