Российский колокол, 2015 № 4

Этот ее материнский инстинкт сыграл историческую роль в нашем детском саду. Каковую, в сущности, он всегда и везде играет на протяжении всей человеческой истории, проявляясь как в лучших мужчинах, так и женщинах. Ведь мы начали свое восхождение собственно с матриархата. Именно он всегда служил толчком к добрым переменам в мире.

После одного из обедов Маша оставила Борю и подошла ко мне:

– Марик, сегодня опять почти ничего не было в супе. Борик пил его прямо из тарелки.

– Как это? – удивился я, мысленно соглашаясь, что суп был действительно жидкий.

– А так: голову наклонил в тарелку и губами схлебывал. А потом две картошины рукой подобрал. У него с ложкой плохо получается.

Я хотел было сразу пойти к воспитательнице, не зная еще, что скажу. Но девочка резко удержала меня, вцепившись в рукав:

– Что ты? Не ходи, не сейчас! Ты заметь, когда Зоя Фадеевна дежурит, суп всегда такой. Когда она разливает в тарелки, за ведром у нее стоит зеленый бидон. И гущу она туда опускает, а потом по чуть-чуть из чайника подливает. Вот попроси сейчас попить, воды-то там не будет.

У меня кровь ударила в голову. Теперь зная так много, я растерялся от незнания, что делать. Но Маша мудро посоветовала:

– Не торопись!

Зоя Фадеевна – это еще одна из наших воспитательниц. Не молодая, не старая, рыжеволосая; не очень опрятная, не очень умная и совсем не добрая. Она пришла к нам из группы сверху – видно, некому было за нас заступиться. Можно сказать, она была не столько воспитательницей, сколько смотрительницей: действовала окриком и одергиванием. Никому из нас она не нравилась. А тут еще такое!

Я начал опрашивать ребят, не заметили ли они, что суп был совсем жидкий. Оказалось, что многие это уже замечали и, чаще всего, в дежурства Зои Фадеевны. Более остроглазые отмечали и зеленый бидон, который потом ставился под стол и накрывался тряпкой, и чайник, который пополнялся водой через некоторое время после обеда.

– Что это ты, Бойков, ко всем сегодня пристаешь? – спросила за моей спиной Зоя Фадеевна.

Я съежился, думая, что сейчас буду схвачен за шкирку. Я почти онемел: врать я еще не научился, но понимал, как рискованно сейчас говорить правду. Выручила меня Маша:

– Марик, а Боря пошел в уборную.

Я до сих пор восхищаюсь этой девочкой. Она, видимо, дольше была сиротой, чем мы с Борькой, быстрее поумнела и могла уже отвечать не только за себя. Вот в кого следовало влюбляться. Я, естественно, пошел в туалет для мальчиков и нашел Борю в раздевалке за игрой с какими-то фантиками. Опасность на этот раз пролетела мимо.

На следующее утро дежурной была Милена Владимировна.

Уже до ее прихода мы были возбуждены и, как только она вошла, сразу же окружили ее, наперебой пытаясь рассказать, что мы знаем и чего хотим. Милена долго ничего не могла понять, но кто-то ей подсказал, что Марик Бойков лучше расскажет все. Так общее недовольство вывело меня на переднюю линию начинающегося восстания.

Я рассказал почти без запинки, как ворует гущу из нашего супа Зоя Фадеевна, поведав и про бидон, и чайник, и даже тряпку для бидона. Поскольку мне говорили об этом многие, я повторял с полной уверенностью, будто все видел сам. Милена, сначала улыбавшаяся от бурного выражения наших эмоций, скоро вытянулась в лице и спросила:

– Все так Марик рассказал?

– Да-а! – почти хором ответили ребята.

За завтраком мы были тихи и сосредоточенны. Мы ждали, сами не зная чего, но важного. Я волновался, пытаясь предположить дальнейший ход событий. Больше всего мне хотелось, чтобы Милена сходила за Прасковьей Яковлевной. В группе мне было бы легче. Мне не хотелось быть первым или главным, да я и не считал себя таковым. Я как бы помогал Маше.

Но Милена Владимировна не торопилась. Завтрак уже кончился, и, против обыкновения, вместо занятий с нами она помогала нянечке убирать посуду. Наконец она оторвалась от дела, отыскала меня среди ребят, подошла, подсела на уровень моей головы и, глядя мне в глаза, спросила:

– Ты можешь все это рассказать Прасковье Яковлевне?

Я в нерешительности пожал плечами, но сказал:

– Наверно, смогу…

– Хорошо, – отозвалась Милена Владимировна и взяла меня за руку. – Будь смелее!

Мы вышли под провожающие взгляды ребят. Остановившись перед дверью заведующей, Милена опять подсела и, обняв меня за плечи и сама волнуясь, почти шепотом проронила:

– Марик, ты только не волнуйся. Зато потом будет лучше.

– Ладно, – согласился я, тоже начиная волноваться.

Постучав в дверь, мы вошли. Прасковья Яковлевна надевала свой рабочий халат. Она была довольно крупной, в приличных летах, седеющей женщиной. Для нас она была воплощением справедливости, то есть именно тем, чем и должна быть заведующая. Она не бранилась по пустякам, не злопамятствовала, прощала и крупные проступки, если видела, что у ребенка срыв и он раскаивается. Говорила она громко, уверенно, не сердясь, не впадая в истерику или злобность. А ведь дети – такой народ: довести могут кого хочешь…