Российский колокол, 2015 № 4

Однажды девочки пожаловались на меня Юрии Львовне, как я прыгал на кровати без трусиков после отбоя [а отсутствие трусиков на мне, поскольку я писался по ночам, как и наличие клеенки под простыней, были для меня обязательны. Не обязательны были прыжки с демонстрацией чего-нибудь]. Юрия Львовна, поделом отругав меня, для вящего воздействия повела еще к Прасковье Яковлевне.

Прасковья Яковлевна посмотрела мне в глаза и спросила:

– Марик [детдомовских она знала по именам], скажи-ка, девочки просили тебя прекратить это безобразие?

– Да, – искренне ответил я.

– Ну и…

– Мне было смешно смотреть на мою тень на стене.

– И многие смеялись? – спросила Прасковья Яковлевна.

– Да.

– И девочки тоже?

– Да.

– А как закончилось это безобразие? Ты сам остановился?

– У меня простынка вся скомкалась и клеенка порвалась.

– Значит, матрас твой сегодня весь мокрый. Ужас! Видишь, как плохо кончается безобразие?

– Простите, Прасковья Яковлевна, я больше так делать не буду.

Вспоминая этот эпизод, я думаю: до чего ж часто воспитание шуршит по поверхности, реагируя лишь на следствия, и потому оказывается малоэффективным, и как редки такие таланты, как Прасковья Яковлевна. Матрас тогда мне высушили, клеенку заменили. И, главное, я больше уже не выкомаривался. Здесь сказались и оценка, и поучение, и забота. Все сразу. Все в одном.

А сейчас, запахиваясь в халат, Прасковья Яковлевна, видя нашу робость, первая поздоровалась с нами и спросила:

– Что случилось, дорогие мои?

Милена Владимировна поставила меня впереди себя и сказала:

– Вот Марик Бойков хочет вам что-то сказать.

Я замялся и, главное, снял с плеча руку Милены.

Прасковья Яковлевна отреагировала быстро:

– Милена Владимировна, говорите сначала вы. Что произошло?

Милене, видать, тоже было нелегко. Она с минутку помолчала, покашляла и, невольно снова кладя мне руку на плечо, выдавила из себя:

– С утра сегодня… ну, как только я вошла, дети меня обступили. И… кто громче, кто поддакивая, пожаловались, что… Зоя Фадеевна… суп их отливает в свой домашний бидон. Вот Марик может подтвердить.

Прасковья Яковлевна от неожиданности так и села, не успев застегнуть халат и бросив руки на рабочий стол. Я заметил, что она побледнела, а глянув на Милену, увидел, как она покраснела.

Меня удивила перемена в их лицах. И почему-то вспомнились ругань и слезы в доме беженцев, когда из него изгонялась женщина с грудничком. Подумалось, что Зое Фадеевне, наверно, тоже придется несладко. Зоя Фадеевна мне не нравилась, но я не хотел, чтобы она убивалась так же, как запомнившаяся мне женщина.

Мне хотелось только, чтобы она не вылавливала гущу из нашего супа, чтобы у нас все было, как с другими воспитательницами.

– Отливает, говорите, – как бы в размышлении проговорила Прасковья Яковлевна и, повернувшись не лицом, а всем корпусом в нашу сторону, спросила: – И часто так бывает?

– Часто, – вступил я в разговор. – Когда она дежурит, суп всегда жидкий, почти без гущи. У нее есть зеленый бидон: она – черпак туда, черпак – сюда. А в ведро с супом подливает воды из чайника… чтобы всем хватило.

– Ты сам это видел? Ну, вчера, например.

– Не один я, – ответил я и покраснел, потому что мне вспомнилась Маша, первой открывшая мне глаза.

– Марик, – продолжала спрашивать Прасковья Яковлевна, – а еще кто-нибудь из воспитателей или нянечек делал что-нибудь такое же? Юрия Львовна, например, или вот Милена Владимировна?

– Милена Владимировна сроду ничего не брала, – сказал я таким тоном, будто обиделся на допустимость подобной мысли.

– Хорошо, Марик. Идите к себе. Только прошу, никому больше ничего не рассказывайте.

Когда мы вернулись в группу, о нас уже все забыли и каждый занимался своим делом. Я чувствовал себя уставшим. Нашел Бориску. А увидев на его ботинках болтающиеся шнурки, грубо заметил ему: «Ну когда ты сам научишься завязывать шнурки?». На что Бориска тут же расплакался.

Подошла Маша.

– Ну что? – спросила она, завязывая шнурок на Борином ботиночке.

– Я про тебя ничего не сказал, – ответил я. – Мы с Миленой все рассказали, а про тебя ничего.

Маша поцеловала меня в щеку. И это был первый поцелуй моей сверстницы. Добрый и заслуженный.

На другой день после дежурства Милены было дежурство Юрии Львовны. Против обыкновения, она много раз выходила из группы, стреляла в меня взглядами. Но день прошел буднично, если не считать того, что Прасковья Яковлевна ни разу не появилась у нас. По этим приметам я начал догадываться, что что-то собирается быть.

Пришел день дежурства Зои Фадеевны, нашей обидчицы. После завтрака, когда уже все было убрано, в группу заглянула уборщица со второго этажа и позвала за собой Зою Фадеевну и работающую с ней няню. Через некоторое время она же пришла и за мной.