Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»

Господи! Как же она любила это озеро! Этот неуловимый запах озерной воды, эти холодные струи ключей, бьющих с глубины на середине озера! Эти молодые плакучие ивы, полоскавшие свои длинные, тонкие, упруго гибкие ветви в озерной прохладной воде! Эти желтые кувшинки с круглыми, огромными, как лопухи, листьями и белые нежные лилии, растущие в самом глухом, уже начинающем зарастать, затягиваться болотною тиной, уголке, где так близко, так плотно подступал лес! Она любила и этот высокий берег с его мягкой травкой, по которой так приятно бегать босиком, и противоположный берег, заросший высокой травой, среди которой можно было нарвать охапку таких скромных, но бесконечно милых, пахнущих тонким ароматом цветов. Любила и дубовую рощу, растущую правее этого стрекочущего, жужжащего, пахнущего медом луга. Любила этот гвалт детских голосов босоногих огольцов, неизвестно когда успевших уже загореть к началу июня, носившихся друг за другом по берегу, и визг купающейся детворы в коричневой от поднявшейся со дна мути воде на самом мелководье.

Катя повернула голову в сторону друзей детства, продолжавших увлеченно изучать книгу. На какой-то миг ей показалось, что Галя с Володей заворожены вовсе не содержанием книги, а ощущением близости друг к другу, ожиданием чего-то таинственного, неизведанного и бесконечно влекущего…

Катя встала и пошла к озеру. Старая ветла, стоявшая на самом краю берега и подмытая водой со стороны озера, обнажила частично свои толстые, узловатые корни. Они были гладко отшлифованы от воды и касания рук и ног ребятишек, которые, вылезая из воды, цеплялись за эти коряжистые выступы далеко уходящих вглубь берега корней. Цеплялись, чтобы подержаться и отдохнуть от купания, а вылезая на берег, опирались на них коленом, помогая себе этим вылезти, не испачкав ног об илистое дно. Катя села на большой гладкий ствол корневища, спустила ноги в прохладную озерную воду. Поодаль плескались ребятишки. На берегу, как всегда, было много народу. Загорали, лежа в траве, играли в волейбол, справа с соседней огромной ветлы ныряли мальчишки. Карабкаясь по корявому разветвленному стволу старого дерева на крепкий, торчащий в сторону сук и раскачавшись на нем, прыгали с него в воду. Над озерной гладью стоял гам. Справа у берега в воде гонялись друг за другом несколько ребятишек. На середине озера баловались с накачанной от большого грузовика камерой трое подростков, переворачивая ее, чтоб сбросить в воду забравшихся на камеру, потом, взобравшись на нее сами, прыгали с нее в воду.

Катя соскользнула в воду и поплыла. Давно прошло то время, когда она мечтала научиться плавать хорошо, чтобы переплывать озеро. Теперь ей было мало этого, озеро было не очень широкое, и она плавала не поперек, а вдоль озера, чтобы насладиться плаванием. Перевернувшись на спину, она лежала на поверхности воды, смотрела на голубое, без единого облачка небо, и ей было хорошо. Это было первое в ее жизни счастливое лето. Впервые она с удовольствием вспоминала о школе, об одноклассниках, с которыми поначалу не складывались отношения, и, конечно же, о нем…

На линейке в вестибюле второго этажа представляли учащимся двух завучей, пришедших одновременно в их школу. Стоящей в третьем ряду невысокой Кате пришлось встать на цыпочки и вытянуть голову немного вбок, чтобы увидеть из-за голов однокашников тех, кого представляла Кира Васильевна. Наконец-то ей это удалось. Девочка замерла. Она так и осталась стоять на цыпочках, вытянувшись как-то неуклюже вбок, совершенно не замечая неудобства своей позы. Она стояла и смотрела во все глаза на человека, так не похожего ни на кого из ее окружения.

Рожденной под знаком «Рыб», ей самой Вселенной дано было острое восприятие окружающей ее действительности: несовершенство, а порой и жестокости в жизни людей и тонкое чувствование подлинной красоты и гармонии природы. Она всем своим существом, всеми фибрами своей юной, еще неиспорченной души восставала против глуповатого хихиканья подружки, так не вязавшегося с ее практичным не по годам умом. Восставала в душе против «перемывания косточек» живших неподалеку людей матерью другой своей подружки со своей соседкой. Поражалась и как-то съеживалась внутренне, слушая рассказы о «завоеваниях» и поклонниках второй подружки детства, надменной красавицы, уверенной в своей неотразимости. Она восставала всей душой против насмешливых, издевательских реплик учительницы литературы, направленных на незадачливого ученика, плохо ответившего на уроке. Ее поражала холодная черствость математички, учившей их в прошлом году, ведущей уроки сухим казенным, лишенным каких бы то ни было эмоций языком. Будто перед ними был робот с довольно-таки миловидным, даже весьма симпатичным лицом весьма интеллигентного вида женщины.