Сегодня утром накрываю на три персоны:На себя, на мужа и на Тарковского.Он сидит, взлохмаченный и в кальсонах, —А вы его знали – таковского?«Арсений Александрович, не стесняйтесь,Возьмите вилку, Вы знаете, где лежит».Он к руке моей медленно прикасается,А после на всех раздает ножи.Мы приступаем к завтраку, крошим хлебНад оранжевым глазом яичницы.А мне так неудобно за бардак на столе,Что перевожу разговор на личности.Говорю: «Арсений, какие Вам снились сны?Я видела сегодня нечто необычайное.Сияние вод, головокруженье блесны,Волны голубой головы качание.То озеро было, нет, это была лагуна —Голубая настолько, будто бабы забыли стирку,Заболтались, заснули, просыпали синьку,Общей массой больше чем два вагона.И синька набухла, и растворилась,И воду окрасила, как раскраску детскую,А бабы горлопанили и голосили,Что зря поистрачено средство…Такой была чистой вода лазурная,И небо – непритязательным.Все мои беды казались вздорными,Заботы – необязательными.И так мне плылось, а ведь я, Арсений,Плавать-то – и не умею вовсе!Так весело было, знаете, просто весело,Как сбежать среди дня из офиса.Но главное, кто-то со мною был,Кто-то плыл параллельной октавой…А проснувшись, я совершенно забыла,Кто там со мною плавал».И Арсений Александрович шевелит губами,Будто сам вспоминает какой-то сон,Может, он тоже когда-то и с кем-то плавал,В воде голубой бултыхался он.Но вместо ответа он вдруг поднимает руки,Весь коченеет и превращается в дерево,Становится шумом, высокочастотным звуком,Вселенной, Землей, Ватиканской империей.И съеживаться начинает до размеров томика,Истончается, стачивается, весь белеет…Я молча встаю, освобождаю в серванте полку.«Не трогай Тарковского, он болеет», —Кидаю мужу рассеянно через комнату,Муж еле кивает и допивает чай.Озеро тает, сознаньем привычно схлопнуто,Опавшие листья в тарелке моей молчат."Понимаешь, такое дело, тут – плачь, не плачь…"