Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века

Показательна позиция публициста по отношению к еще одному больному вопросу русской жизни – свободе религиозных убеждений. Наиболее полное выражение взгляды Арсеньева в этой области нашли в сборнике его статей «Свобода и веротерпимость» (1905). Эта книга имеет важное значение и для определения места Арсеньева и его соратников – либералов-центристов в системе координат «западники – славянофилы». Приведем суждение А.Ф. Кони на этот счет: «В своей защите свободы совести К.К. Арсеньев – убежденный и „неисправимый“ западник – явился союзником старых славянофилов, лучшие из которых находили, что „истинная церковь гнушается принужденного единства или вынужденного послушания, ибо в деле веры такое единство есть ложь, а такое послушание – есть смерть“ (Хомяков), что „церковь немыслима вне свободной совести, свободно восприявшей свет любви и свободно приведенной в свободный плен истины и любви“ (Конст. Аксаков) – и утверждали, что „костер мученика – торжество веры; крестовый поход – ее могила“ (Хомяков). Но голос корифеев славянофильства не проникал в широкие круги общества и звучал лишь для немногих, – статьи же „Внутреннего обозрения“, из которых составился сборник К.К. Арсеньева, постоянно обращали внимание именно этих кругов на постыдную язву в нашем внутреннем организме и тревожно, время от времени, пробуждали его вновь. Одна эта сторона деятельности его, поддерживавшая „свет, светящий во тьме“, даже если бы последняя не заключала в себе никаких других видов служения нравственному развитию общества, заслуживала бы особого признания и уважения». Солидарен с мнением Кони был В.М. Гессен, заявлявший, что «блестящие страницы, написанные Арсеньевым в защиту свободы совести и печати, роднят его с благородными тенями прошлого, с Мильтоном и Миллем, Б. Констаном и Токвилем».

«Свобода печати, свобода совести и личная неприкосновенность: вот три блага, потребность в которых чувствуется все больше и больше, по мере того, как растет вширь и глубь с одной стороны уважение к человеку, к его достоинству, к его праву на самостоятельную мысль, с другой – сознание солидарности между гражданами. Свобода печати играет такую же роль в общественной жизни, как свет – в жизни органического мира. Нарушая обманчивую тишину, приподнимая завесу, отделяя правду от лжи, реальное от кажущегося, проникая во все концы страны и во все сферы деятельности, она является незаменимым двигателем прогресса, неоценимой охраной всякого права, всякой другой свободы», – так сам Арсеньев определял главную мысль своего сборника статей «Законодательство о печати» (1903), который представлял собой, по словам Кони, «систематический обзор положения печати, мер к ее „обузданию“ и законов о ней за 48 лет, считая с 1855 г.». Убежденный в недопустимости административного произвола по отношению к печати, Арсеньев в 1895 году, в числе 78 литераторов, подписал петицию императору Николаю II с просьбой о пересмотре законов о печати. Приложением к документу стала «Записка о пересмотре законов о печати», авторами которой, наряду с Арсеньевым, были Стасюлевич, Спасович и др.

Далекий от утопизма крайних политических течений, Арсеньев никогда не сходил с «реальной почвы ощутимого и возможного». Вместе с тем, по словам В.М. Гессена, он менее, чем кто-либо, заслужил упрек «в излишней умеренности», поскольку сквозными темами его публицистики всегда были «больные и проклятые» русской жизни, так и оставшиеся не решенными к 1917 году. Наглядным доказательством этого являлся сборник статей Арсеньева, написанных «за четверть века», с 1871 по 1894 год, вышедший в свет в 1915 году. Вдохновленный успехом книги у читателей, автор весной 1917 года обдумывал план еще одного подобного издания.

Как удавалось Арсеньеву, не изменяя своим принципам, обсуждать на страницах журнала злободневные темы, не подвергая себя и журнал репрессиям со стороны власти? В.М. Гессен объяснял это тем, что критика публициста, как правило, имела «имманентный характер»: «Арсеньев критикует явление с точки зрения тех самых принципов, которые лежат в его основе. Он стремится, например, доказать, что дореформенное законодательство о печати или реакция в области самоуправления отнюдь не являются следствием существующего в России государственного строя, что свобода печати или независимость самоуправления совместимы с режимом абсолютизма». Признавая право сомневаться в объективности подобных утверждений, Гессен утверждал, что в условиях русской действительности 1880-1890-х годов только такая критика была возможной и плодотворной: она освобождала Арсеньева от необходимости по поводу каждого явления в отдельности «восходить к первопричине зла», открывала перед ним широкую возможность всестороннего рассмотрения и оценки явлений политической и социальной действительности.