Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века

Улучшение земельного обеспечения крестьян, несущих основное бремя войны, уравнение их в правах с другими сословиями – Арсеньев убеждал в неотложности этих мер наряду с другими социальными реформами, которые он рассматривал в контексте «организации страны для содействия победе и поддержания внутреннего мира». В один ряд с заботой о массах крестьянства ставилось им решение национального вопроса: «Кому же, кроме добровольных слепцов, война не доказала несправедливость и опасность притеснения инородцев?» – восклицал Арсеньев, выражая уверенность в том, что «война, освободительная по своему духу и своим целям, не может не стать освободительною и внутри государства». Вместе с тем он указывал на то, что сторонники «полнейшей национальной равноправности», к числу которых всегда принадлежал «Вестник Европы», не испытывали иллюзий по поводу возможности осуществления в период войны радикальных изменений в данной сфере, во всяком случае, «пока во главе управления стоят крайние „националисты“ в специфически русском смысле этого слова».

Тем не менее Арсеньев и его единомышленники признавали необходимым если не разрешить до конца, то поставить практически вопрос о законодательном обеспечении прав всех народов, входивших в состав Российской империи. При этом они обращали внимание на еще один значимый ракурс проблемы, а именно вопрос об обязанностях (а не только правах) коренных жителей окраин, прежде всего имея в виду встававшую перед ними задачу научиться уважать права тех народностей, с которыми их связала история. «Надо пользоваться каждой возможностью для того, чтобы сблизить враждующие стороны и внести в их отношения элементы взаимного понимания, согласия, мира и терпимости. В пределах национального самосохранения борьба останется, но она может и должна вестись только идейными, культурными способами», – таков был предложенный Арсеньевым вариант решения межнациональных проблем.

Подобный настрой в целом определял и позицию публициста по вопросу, вызывавшему в российском обществе бурные дискуссии в годы войны – об отношении к немецкой нации. Для Арсеньева были категорически неприемлемы попытки возбудить в русском обществе вражду ко всему немецкому. В то же время он признавал, что распространению германофобства во многом способствовали сами немцы, точнее коллективные заявления немецких ученых и художников, выставлявшие их «как бы сообщниками или, по крайней мере, апологетами гнусностей и зверств, творимых германским правительством и, по его приказанию или с его безмолвного согласия, германскими войсками». Объяснение этого явления публицист видел в том, что «умами многих, слишком многих выдающихся немецких людей овладело нечто вроде острого помешательства: они видят то, чего нет, и не видят того, что есть». Большая доля истины, по мнению Арсеньева, содержалась в утверждении кн. Е.Н. Трубецкого о «гипнозе государства» как первоисточнике указанного «помешательства». «Победоносное, в эпоху Бисмарка, государство стало сурово властвовать над личностью, относящейся к нему благоговейно, почти религиозно, – писал Е.Н. Трубецкой. – Оно сделалось для нее идолом, земным богом. Отсюда общее понижение уровня духовной жизни, материализация всех жизненных интересов, неспособность понимать тех, кто не разделяет поклонения государству – германскому государству; отсюда свирепое ожесточение, овладевшее немцами, когда их соседи оказались непослушными германскому императору. Немецкие добродетели „действуют лишь в тех пределах, на которые простирается покровительственно-доброжелательное отношение немецкого государства. За этими пределами все дозволено: врагов немецкого государства дозволительно грабить, убивать, обманывать и пытать, а жен и дочерей их можно подвергать всякому насилию“».

Вместе с тем Арсеньев предостерегал от подобного «одноцветного» восприятия общественных настроений в Германии. Он обращал внимание на то, что далеко не все оказались там под «гипнозом» внешней силы и военных побед, а «силы, прокладывающие пути к лучшему будущему», по его словам, не переставали действовать в Германии и во времена «ослепления». Кроме того, Арсеньев призывал учитывать при объяснении общественных настроений в Германии особые условия военного времени, крайне затруднявшие критическое отношение к действительности и облегчавшие официальной пропаганде задачу превращения «добродушной, в общем, массы людей в ревущий и мечущийся от злобы зверинец».