Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века

По мнению публициста, исторические аналогии при объяснении современных реалий «как бы открывают просвет в будущее». Отдавая должное широко применявшемуся тогда приему, он вместе с тем указывал на необходимость соблюдения при этом обязательного условия – корректного изложения и истолкования фактов, служащих материалом для сравнения. В противном случае, выступал он с предупреждением, «исторические параллели, не соответствующие этому требованию, – не указатели пути, а блуждающие огни, заманивающие в болото». Поводом для этого заявления послужила опасная тенденция, обозначившаяся вскоре после событий 3–5 июля в Петрограде, когда на рассмотрение соединенных демократических организаций внесена была резолюция о необходимости «решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии». Тогда «представитель одной из крайних левых партий просил собрание вспомнить, что дело французской революции было прочно, пока меч был в руке Робеспьера и разил только направо, когда же меч был направлен не только направо, но и налево, судьба революции была решена». Уличив оратора в «целом ряде ошибок», Арсеньев утверждал обратное: «Судьба революции была в сущности решена именно тогда, когда меч находился всецело в распоряжении Робеспьера, когда закон 22-го прериаля положил конец немногим уцелевшим еще гарантиям правосудия, когда безмерно разраставшийся и свирепевший террор подготовлял реакцию в среде измучившегося и разочаровавшегося народа». «Нарушение справедливости никогда не проходит бесследно; никогда победителями в конце концов не остаются те, волею которых „меч правосудия“ систематически, неуклонно и безмерно направляется только в одну сторону», – предупреждал публицист, выступая против предложения руководства Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов фактически узаконить «новый вид неравенства», т. е. ввести защиту на предварительном следствии в качестве частной меры, другими словами, применительно лишь к лицам, проходящим «по делу о событиях 3–5 июля». Заявляя о недопустимости подобного шага, Арсеньев расценивал его как «создание привилегии, прямо идущей вразрез с духом истинно демократического режима».

С лета 1917 года тревога Арсеньева за судьбу страны стремительно нарастала. Наряду с катастрофическим ухудшением экономической ситуации он указывал на главное, по его мнению, препятствие успешной деятельности обновленного правительства: «Усложнениями грозит не разногласие между министрами-социалистами и министрами-представителями „демократической буржуазии“, а разногласие в среде социалистических партий, в среде самого Совета рабочих и солдатских депутатов». Под особым наблюдением Арсеньева-публициста находилась «группа эмигрантов, вернувшихся через Германию» в начале апреля 1917 года и вскоре обеспечивших перелом в ходе революции вследствие стремительного расширения поля действия. Он категорически отвергал предложенный большевиками («крайними левыми») в качестве средства спасения страны «захватный» путь – «массовое революционное насилие» по типу московского вооруженного восстания в декабре 1905 года. «Мыслимо ли вооруженное восстание, когда в ближайшем будущем решающее слово должно и может быть свободно сказано народом? В 1905 году московскому восстанию предшествовал арест Петербургского совета рабочих депутатов; теперь на стороне Временного правительства стоят организации рабочих, солдат и крестьян, представленные в его среде и поддерживающие его своим доверием. „Массовому революционному насилию“ должны, следовательно, подвергнуться именно те, которых революция облекла властью?» – обращался публицист с риторическим вопросом к оппонентам из радикального лагеря.

Несовместимыми с демократией Арсеньев считал и призывы крайних левых к установлению «диктатуры пролетариата»: «Не-пролетарии – такие же люди, такие же граждане, как и пролетарии, искусственно установлять неравенство между теми и другими – значит идти не вперед, а назад, создавать новые виды бесправия, новые категории неполноправных граждан». Комментируя «мрачные стороны» российской действительности от февраля к октябрю 1917 года, в том числе «события 3 и 4 июля», публицист все же сохранял надежду на то, что «самый избыток зла откроет путь к его устранению». При этом он не представлял другой альтернативы спасения страны, кроме созыва законного органа народного представительства.

В сентябре 1917 года, в связи с сообщением о начале работы Предпарламента, тревожные мысли навевала на Арсеньева «историческая параллель» с подобным учреждением в Германии в 1848 году. Он высказывал глубокие сомнения в необходимости и своевременности осуществления данной инициативы в России, продолжая утверждать, что создать власть «прочную и твердую» может «только истинное, свободно избранное народное представительство» в лице Учредительного собрания.