Росские зори

Конные отряды по пятьдесят, а то и по сто воинов останавливались на берегах речек, на лесных опушках, у понравившихся им зеленых лощин и сняв с себя воинские доспехи, брались за топоры, чтобы возвести заставу за заставой — на сотни верст к югу от тех, прежних, и появлялись новые Сторожевки, Карауловки, Богатырки, Дозорки… Вскоре здесь вырастут дома с дворовыми пристройками, появятся молодые семьи и побегут по тучным степным землям дороги и тропинки. В новых селениях родятся дети, а для новорожденных Сторожево или Караулово будет уже не заставой, далеко вдающейся в степь, а родиной, тесно связанной со всей росской землей.

Люди на заставах — один к одному: каждый дерзок и смел, каждый скачет на коне, как скиф, каждый готов постоять за себя, а все вместе готовы постоять за землю росскую…

Сеть застав перекрыла степь от Данапра до Гипаниса, на взгорьях поднимались сигнальные вышки, чтобы в любой час оповестить глубинные селения, если с юга надвинется враг.

Время стремительно уносилось в завтрашний день. Все здоровое, жизнестойкое росло, набирало силу, давало крепкие молодые ростки…

По мерс того как дружина поднималась вверх по Данапру, она таяла, воины расходились по своим селениям, от которых остались пепелища. Но где-то в окрестностях скрывались бежавшие от готов близкие, надо было найти их и начинать жизнь заново.

У одного пепелища Останя задержался.

— Это Ополье, мать?

— Ополье, сынок, — ответила старуха, разглядывая всадников.

То самое село, о котором тосковал в сарматском плену кузнец Варул. Пришел час исполнить его предсмертную просьбу.

— Ты знала Варула, мать?

— Как не знать, добрый молодец! — старуха подняла увлажнившиеся глаза на могучего молодого всадника. — Сын он мой. Пропал, сарматы в полон увели. Иль видал его? Жив ли сынок-то?

— Видал, мать. Добрый был воин. Бежал из плена и сложил голову в битве с готами. Кланялся тебе! — пожалел Останя одинокую старуху, пережившую готское нашествие, неправду ей сказал, чтобы укрепить се дух перед смертью.

— Спасибо, добрый молодец, за весточку, теперь и умру спокойно. Живи долго, сынок…

Авда ехала рядом с Даринкой. Дорогой она беспокойно оглядывалась, надеясь увидеть своего брата. В конце концов Останя решил сказать ей правду. Авда долго и безутешно плакала. На всем белом свете у нее теперь остался только один близкий человек — Фалей, да и тот был далеко.

Воевода Добромил оставил у Данапра еще одну заставу, а сам со своими людьми повернул к дому.

Вот и родные места. Вежа. Воины напоили лошадей, умылись. Но вперед, дальше!

Перед Загорьем спешились. Полная печали картина: пепелища, тишина. Ни людей, ни собак, ни птиц — только мелькнула одичавшая кошка, да та торопливо скрылась в бурьяне. Где же люди? Неужели никого не осталось? Да нет, вот они! Спешат из леса, надеясь увидеть среди них братьев, отцов, сыновей. Даринка издали узнала своих: живы! Она бросилась к ним навстречу, братья и сестры подбежали к ней, мать, плача, обняла ее, а отец будто не заметил дочери, прошел, прихрамывая, мимо, остановился перед воеводой и его сыном, поясно поклонился им.

— Прости за прошлое, сынок, забудь, что было, — сказал зятю.

Останя обнял родителей жены, и только после этого Урбан привлек к себе старшую дочь, счастливую встречей с близкими.

Подошла рано поседевшая женщина с ребенком на руках, поклонилась воеводе. Он узнал се: это она горько упрекала его в бездействии, когда он собирал дружины перед пылающим Волховом.

— Не попомни, воевода, что зря осуждала тебя: помутилась с горя рассудком…

Воевода берет на руки ребенка, целует его, возвращает женщине, кланяется ей:

— И ты прости меня, мать, если что было не так. Живи, расти сына, беды кончились!

Вежино сохранилось наполовину: готы только зацепили его и прошли мимо, огибая колючий строй росских бойцов. Брониславова сторона выгорела полностью, а Добромилова уцелела. Вежинцы высыпали навстречу воинам, их радость смешивалась с горем: с Добромиловой стороны вернулось не более половины мужчин, с Брониславовой не вернулся никто. Немало воинов еще осталось на чужбине, немало полегло в битвах с готами. Счастье, как всегда, оказалось капризным: улыбнулось одним и отвернулось от других.

А меньше всех повезло Брониславам. Сгорел дом со всеми пристройками, убиты оба старших сына — Нарс и Акила, скончался от болезни младший, Агна с двумя дочерьми возвратилась к родителям. Мрачная Вивея одиноко жила на пепелище, целыми днями сидела в полутемном погребе, словно боялась выйти на белый свет. Чем она жила, никто не знал, потому что она ни к кому не ходила и никого не хотела видеть. Даже Коротуха покинула ее. Свершилось мудрое предначертание богов: кто желает людям зла, тот сам становится жертвой этого зла…

Заметив возвращающихся домой воинов, Вивея покинула пепелище и, опираясь на палку, вышла к дороге. Худая, темная, с беззубым ртом, преждевременно постаревшая, она молча смотрела на воинов Добромила.

— Здравствуй, мать Вивея! — поприветствовал ее Добромил.

Она будто очнулась от оцепенения, подошла ближе, подняла свои погасшие глаза.

— А Бронислав?

— Он ушел далеко, к Истру.