Росток

— С удовольствием! Хоть мышцы разомну! — воскликнул Лесь.

Когда Гарба, Прут и Василий Николаевич ушли, Максим Петрович собрал удочки, засунул их в брезентовый чехол, лег на спину, бездумно уставился в мерцающую голубизну неба. Рядом с ним сел Григорий.

— Благодать! И от этой роскоши приходится отказываться ради каких-то программ, блоков, модулей...

— Отказываться? — Ромашко перевернулся на правый бок, подставил ладонь под щеку, оперся на локоть. — Дорогой мой, да никакой ни бог, ни черт не смогут заставить тебя отказаться от всего этого! И не спорь! Ты и теперь думаешь?

— Думаю, Петрович. Вот ты сумеешь приказать себе — не думай? Отключиться? Нет. И я не умею. Ладно. Давай оставим этот разговор.

— Не возражаю. Нас сюда и вытурили отдыхать, а не напрягать мозговые извилины.

— Я подремлю. — Григорий лег, уткнувшись лицом в зеленый бархат травы.

— За компанию — и я...

Они умолкли. Неподалеку тоненько попискивали болотные кулички. Шумно всплескивала рыба. Шуршали в траве черные рогатые жуки. Надоедливо жужжали комары.

— Петрович, ты не спишь?

— Глупый вопрос! Если бы я спал — не услышал бы тебя. Если не сплю — зачем спрашивать?

— Расхотелось лежать... Пойдем посмотрим, как там идут дела с ухой.

— Пошли!

Они встали, не спеша побрели туда, где, изгибаясь полукругом, желтая песчаная коса берега вплотную подступила к густым зарослям кустов, растворялась в них. Было приятно ощущать под ногами прохладную влажность земли, мягкость прошлогодней облетевшей листвы. Это тебе не раскаленный асфальт...

Григорий, раздвинув руками зеленую стену лещины, протиснулся сквозь нее, и они оказались на живописной полянке.

В центре поляны стояла вкопанная в землю закопченная железная бочка; из нее неторопливо взметывался огонь, подогревая казанок, подвешенный на треноге. Рядом, вокруг высохшего и отполированного до блеска огромного пня, превращенного в стол, из травы выглядывали обтесанные чурбаки для сидения.

— Сколько ж тебе веков! — Григорий стал на колени возле пня, провел пальцем по его годовым кольцам, восковым прожилкам, еле заметным трещинкам. — Сколько лет ты тянулся к солнцу, разветвлял крону...

— Лесники говорят, тыщу лет простоял, — ответил Василий Николаевич, наливая в металлические миски наваристую уху и добавляя в нее укроп с мелко нарезанным зеленым луком. — Во время войны бомба угодила... Вы садитесь, где кому приглянулось.

— Петрович, прикинь! — не мог успокоиться Григорий. — Когда-то, еще при княгине Ольге, в эту землю попал желудь, пустил корешки. Со временем росточек проклюнулся, выкинул почки... Были тут дикие заросли, а Киевская Русь готовилась перейти из язычества в христианство. Сверкали червленые щиты гордых русичей на воротах Константинополя. Победоносные дружины князей стояли на страже государственных рубежей...

— Чего ты там расходился? — Ромашко уселся на чурбак, пододвинув к себе миску с ухой.

— Как это чего? Выносили мы перед ремонтом разные книжечки из подвалов. Залежались там еще с начала века. Взял одну, читаю... Автор захлебывается от восторга, как в здешних местах люди жили, убивали друг друга, жгли жилища... И так постепенно подталкивает читателя к выводу... Знаешь к какому? Что здесь и была завязь русской государственности... А, дескать, там, у Днепра, — дикое поле, пустота, одним словом...

— Ну и каков же твой вывод? — сверкнул очками Ромашко.

— Люблю историю, не люблю тех, кто под видом истории подсовывает свою интерпретацию истории, а нас обвиняет в неуважении к славному прошлому. Вранье! Нельзя не любить отца, деда, прадеда... Нельзя не осмысливать того, чему их научило пережитое... Однако и идти спиной вперед, вперивши взгляд в наше славное прошлое, не лучший способ продвижения. Новый век, новые веяния вносят поправки, учат видеть дальние перспективы впереди, а не позади.

Ромашко взял ложку, помешал уху.

— Знаешь, я тоже недавно наткнулся в одном журнале на подобные выводы... Кому-то очень хочется оторвать наш край от общего корня. Но вот и противоположность — грубое топтание на традициях, на языке, на культуре...

— Товарищи, хватит вам вести умные разговоры. Ешьте уху. — Василий Николаевич разложил на вымытые, широкие листья лопухов сваренные куски рыбы, посыпал их перцем. — Отличная получилась уха! Наваристая, дымком приправленная.

— Лесь, тебе придется мыть посуду, — сказал Григорий. — Петрович ловил рыбу, Василь чистил и варил...

— Не Василь, а я варил.

— Ах, вон что! Тогда объявляю благодарность, признаю твою одаренность. Развинтил карпа по косточкам, как настоящий конструктор. Хвалю! Отныне исключительно тебе будем поручать приготовление яств.

— И так Матвей, и этак Омелько, — засмеялся Лесь. — Хорошо! Будет сделано!

После ухи Василий Николаевич закурил, пыхнул сигаретным дымом: