В ночь на 11 марта 1904 года была ограблена монастырская церковь в Новочеркасске, а за несколько дней до этого произошла попытка разбойного нападения на другую новочеркасскую церковь, в ходе которого был убит сторож. Сочетание разбойника с клюквенником — адская смесь, армянские архимандриты знали это по своему опыту. Поэтому к розыску были подключены ростовские сыщики, установившие, что здесь работали «гастролеры». Помощник пристава Яков Блажков уже на следующий день узнал, что два залетных вора недавно прибыли в Ростов и остановились в притоне Ивана Марколенко на Сенной, 117. В ночь нападений они отсутствовали на месте. Филер обнаружил одного из них, Михаила Кастрова, в гостинице Тихонова на углу Таганрогского и Темерницкой. При нем было найдено 150 рублей мятыми бумажками, как раз такими, какие прихожане бросают в ящик для пожертвований. Второго залетного, назвавшегося при задержании персидскоподданным Михаилом Хахладжевым (он же крестьянин Михаил Сорокин), взяли на расслабоне — в публичном доме на Восточной. Крестьянин просаживал церковные денежки на грешное дело.
В том же году, 7 октября, уже в Ростове клюквенники ограбили Покровскую церковь отца Лазаря. Представители народа-богоносца приставили лестницу с паперти к окну на верхнем этаже, разбили стекло, спустились внутрь по веревке. Спокойно собрали драгоценные сосуды, содрали серебряный переплет с напрестольного Евангелия, взломали свечной ящик и забрали оттуда деньги. Ушли тем же путем. Всевышний, увы, не покарал их за это. Преступление осталось нераскрытым.
Впрочем, Покровский собор вообще был любимым у босоты. Грабили его регулярно — в 1824, 1849, 1863, 1880 годах. В последнем случае увели всю золотую и серебряную церковную посуду, в том числе и вызолоченную чашу весом 1 фунт 88 золотников Дмитриевского придела, подаренную генерал-фельдмаршалом Петром Шуваловым еще на открытие первого в Ростове деревянного Дмитриевского храма при Темерницкой таможне в середине XVIII века.
Характерный для тогдашнего Ростова случай: 6 октября 1906 года на ипподроме прямо во время скачек был задержан вор-рецидивист Сидоров. При задержании он пальнул из револьвера в конного городового Ахтырского, но промазал. Понимая, что по закону от 19 августа 1906 года за покушение на чина полиции его ждет военно-полевой суд и известный приговор в течение 24 часов, мазурик не нашел ничего лучше, как объяснить свои действия тем, что, мол, стрелял он не в городового, а «в священника проходившей мимо ипподрома на кладбище похоронной процессии».
Иными словами, ростовский клир в былые времена мог чувствовать себя не более спокойно, чем любой ростовец.
Это было особенно актуально, когда гулял на свободе один из самых известных российских клюквенников Варфоломей Стоян.
Отчаянный и незакомплексованный крестьянин села Жеребец, Жеребцовской волости, Александровского уезда Екатеринославской губернии родился в 1876 году. За свою недолгую трудовую биографию исколесил всю европейскую часть империи, круша храмы различных конфессий в городах и селах. Но непременно возвращался в любимый Ростов, где проживала его молодая муза Прасковья Кучерова, родом из Мариуполя.
Начинал Варфоломей Андреевич Стоян как настоящий мастер — похищал украшения с икон среди бела дня. Фактически на глазах прихожан, но так, что никому этого не удавалось заметить. Зато брать было что. К примеру, газета «Казанские губернские ведомости» так описывает знаменитую икону Казанской Божьей Матери, похищенную Стояном: «Чудотворный образ Казанской Божией Матери, явленный в 1579 году, — иконописной работы, 6 вершков вышины и 5 вершков ширины. Обшит малиновым бархатом с прорезанными отверстиями для Ликов Богоматери и Спасителя и для руки Спасителя. Лик Богоматери и Спасителя, а также рука Спасителя покрыты слюдой. На образе риза и венец золотые, гладкие; на венце Богоматери корона с крестом, серебряная с красной искристой эмалью, украшенная бриллиантами, из коих шестнадцать крупных и девятнадцать мелких. На венце Спасителя корона серебряная, в ней один аметист, два синих яхонта, двадцать девять алмазов. <…> Нерукотворный образ Спасителя — иконописной работы, мерой 8 и 7 вершков, оклад и венец серебряные, 84-й пробы, вызолоченные. Убрус сплошь низан мелким жемчугом. На углах и по убрусу положены двадцать два бурмитских зерна, обнизанные средним жемчугом, на нижних углах двенадцать крупных жемчужин».
То есть, даже если не учитывать историческое и культурное значение иконы, ее материальная ценность была запредельной.