Ростов-папа. История преступности Юга России

Теперь уже новый ревком начал формировать боевые дружины с милицейскими функциями, в задачу которых входила охрана того, что еще не успели разграбить. При этом два с половиной года Гражданской войны не прошли бесследно: вооруженные дружинники, в отличие от студентов-милиционеров Калмыкова, уже не заморачивались «правилом Миранды» и пускали в расход мародеров и погромщиков на месте. Ими оказались по преимуществу мазурики, не сумевшие вовремя постичь политическую рокировку.

Сегодня сложно хотя бы приблизительно определить расстановку сил на тот момент. К примеру, в феврале 1920 года на совещании у начальника Одесской милиции анархиста Ивана Шахворостова сообщалось, что после захвата города Красной армией в нем имелось около 40 тысяч только зарегистрированных бандитов. Василий Шульгин в своих воспоминаниях «Дни» дает более осторожную оценку: не менее 2 тысяч. При этом, по данным сборника «Вся Одещина», в 1920 году в городе проживало порядка 450 тысяч человек.

В Ростове на тот же период городские власти ВСЮР насчитали почти вдвое меньше жителей — порядка 250 тысяч, включая многочисленных беженцев (в том числе и съехавшихся сюда преступников). Условия для деятельности уголовной братии в обоих городах были приблизительно схожие, поэтому и босяцкую армию можно просчитать пропорционально Одессе — от 2 до 10 тысяч разбойных штыков и сабель. Притом что нигде они официально не регистрировались — ростовские понты не позволяли. К этому следует добавить огромное количество голодных гаврошей-беспризорников, поневоле пополнявших ряды босоты.

Начальник секретно-оперативного отдела ДонЧК Федор Зявкин в интервью газете «Советский Юг» говорил: «Не проходит дня, чтобы не было грабежа, налета или убийства».

Местная же милиция к 1 мая 1920 года могла противопоставить им лишь 1045 человек, зачисленных в штат.

А вот тут самое интересное. Профессиональные кадры, опять же в отличие от милиции Калмыкова, новым властям взять было неоткуда. Все прежние сыскари считались врагами трудового народа. А слесари, сапожники, машинисты, рабочие депо, фотографы, телеграфисты, кожевенники, булочники и т. п. — розыскники еще те. Да и люд во многом пришлый — никого они в городе не знали, тем более среди представителей «рыцарей „индустрии“». Из более чем 300 человек, прошедших с 1920 по 1921 год через работу в 4-м райотделе милиции (самый большой участок в центре города, включающий Новый базар), лишь 34 проживали в Ростове или Ростовском округе. К тому же они были неграмотными в большинстве своем, насильно определенными фабзавкомами в милицию (разнарядка требовала по 3 %, а затем и по 10 % от рабочих предприятия). Уходить с производства они категорически не хотели, ибо в милиции платили мало, стреляли много, а презрение ростовцев к правоохранительным органам было испокон веков известно и не менялось независимо от политической ориентации властей.

Зато у них было официальное право на ношение и применение оружия, а также на обыски и задержания. Обычные обыватели за ношение оружия могли поплатиться как минимум арестом. Другое дело, что оружия не хватало (все ушло в действующую армию), и зачастую милиционеры ходили на патрулирование с обычными палками. Оснащали милицию либо конфискатом, либо оставшимся от белогвардейцев трофейным вооружением.

Поэтому неразберихой в юных органах власти отлично пользовались местные уголовники, тоже во многом пришлые. У них проблем со шпáлерами (револьверами) не предвиделось. А заодно появилась возможность получить легальное право на досмотр, дознание и конфискацию, которые некому будет оспорить. Кроме того, в милицию Ростова пришли и бывшие «расстриги» образца апреля 1917 года, которых «вихри враждебные» забросили в ряды Красной армии и на службу Советской власти.

В ростовскую милицию потянулись личности, вообще не имевшие документов и представлявшие некие «рекомендательные письма». Обзавестись подобными при наличии давно отработанной системы мошенничества и фальшивомонетничества в Нахичевани было раз плюнуть.

«Люди, которые по своему служебному положению постоянно требовали предъявить документы, сами таковых не имели! Личность их удостоверялась прежними сослуживцами, которые, понятная вещь, тоже паспортов их не видели и ничем не смогли бы доказать, что тех, кого они рекомендовали в милицию, действительно зовут-величают так, как они сами говорят», — писал ростовский историк Владимир Сидоров.

Но время такое: своей волей в милицию, ежедневно рискующую жизнью, идти никому не хотелось. Приходилось брать кого угодно.