Ротмистр

— Товарищ нарком, разрешите? Это весьма срочно.

— У тебя десять минут. Что там?

— Депеша из Кронштадта. Вопреки вашему личному указанию, капитан первого ранга Щастный отказывается нанимать людей для работ по уничтожению кораблей Балтийского флота. Заявил буквально следующее: «Не для того я спас от сдачи немцам две сотни кораблей, чтобы сейчас за тридцать серебренников нанимать иуд искариотов для уничтожения судов».

Троцкий грохает кулаком по столу, но говорит неожиданно мягко и вкрадчиво:

— Предать суду Революционного трибунала за преступления по должности и контрреволюционные действия. За то, что сеет панику и выдвигает свою кандидатуру на роль спасителя. Этот Щастный — враг не только флота, он — враг народа!..

Гуляков выходит из здания, останавливается на ступеньках, смотрит в серое небо. Во рту у него появляется противный привкус, отчего хочется прополоскать рот. Калмык-часовой медленно поворачивает голову, разлепляет губы, и на его лице расплывается жутковатая улыбка.

* * *

И вот снова Москва. Поезд из Питера еще не остановился, а Гуляков, путаясь в шинели, уже спрыгивает с подножки и спешит к зданию вокзала. Из вещмешка за его спиной торчит голова большой куклы с косичками.

…Знакомый дом, подъезд. Ротмистр сидит на краю широкого подоконника на лестничной площадке возле квартиры Александры. На подоконнике — вещмешок с куклой. Расстелена газета, на ней — очищенная луковица, куски нарезанного хлеба. Гуляков кортиком ест из банки консервы. Жует механически — принимает пищу.

Его мысли прерывает звук выстрела где-то на верхних этажах, истошный женский крик, затем еще выстрел. Спустя несколько секунд доносятся шаги спускающихся по лестнице людей.

Гуляков отставляет банку, нащупывает в кармане маузер, но не вытаскивает его. Берет кортик боевым захватом, острием к себе, и прячет в рукав шинели. На лестнице появляются идущие гуськом трое разномастно одетых мужиков. Впереди — в кожанке и фуражке с красной звездой, с маузером на поясной кобуре. Двое сзади (один в шинели и папахе, другой — в ватнике и в дорогой меховой шапке) тащат по объемистому мешку, в них что-то мелодично звякает.

Поравнявшись с Гуляковым, мужик в кожанке приостанавливается, переворачивает фуражку звездой назад и глядит на Гулякова:

— Ты кушай, солдатик, кушай. А то документы проверим, аппетит испортим…

Гуляков стискивает зубы, но сдерживается: еще не хватало подъезд, где жена с ребенком живут, кровищей изгваздать. Троица, гогоча, уходит, так и не узнав, как им повезло.

Ротмистр бросает кортик в вещмешок, завязывает его и идет вниз. На улице смотрит вверх на темные окна квартиры Александры, закидывает вещмешок на плечо и идет по мостовой, освещаемой тускло горящим одиноким фонарем.

* * *

«Палеонтологический музей сегодня закрыт», — гласит картонка, висящая на дверной ручке. Гуляков дергает дверь, она распахивается. Ротмистр останавливается посреди зала, оглядывается. Под стеклами на витринах — кости, камни и окаменелости, бивни и ребра неизвестных древних тварей.

В углу — скелет динозавра метра под два высотой. На его череп напялена буденовка, на клыках нижней челюсти на веревке висит табличка, на которой коряво начертано: «Красная наука — самая зубастая в мире!»

Откуда-то из-за груды ящиков раздается женский голос:

— Это вы меня спрашивали?

Гуляков оборачивается и видит одетую в строгий костюм даму в очках со шваброй в одной руке и ведром в другой.

— Я — Ангелина Ламберт. Чем могу быть полезна?

— Здравствуйте. Гуляков, Александр Иванович, муж Саши. Вы не знаете, где она, и где ребенок? Я вернулся из Питера ночью, вместо четырех дней обернулся за два, спешил. Мне завтра отбывать в Туркестан по назначению. А дома — никого…

Ангелина, как-то сразу осунувшись, сует швабру в лапы динозавра.

— Пойдемте, присядем.

Стул, предложенный Гулякову, зашатался, ножка подломилась, смотрительница конфузится:

— Простите, ради бога, тут все обветшало. Прислали нового директора под Рождество. Артиллерист без руки — бомбой оторвало. Говорю ему: давайте мебель хотя бы обновим для гостей, похлопочите. Куда там: у него то водка, то контрреволюция окружает. Но, вообще-то, человек добрый…

— Да, тяжелый случай. Ну, так все же — где Саша? Поймите меня: я места себе не нахожу: ни ее, ни ребенка, а мне на юг отбывать за тысячи верст.

Ангелина пытается закрепить на лапе динозавра коготь, болтающийся на одной ниточке:

— Александр Иванович, я сама ее редко вижу. Ходили с ней в литературный кружок. Пьяного Есенина один раз слушали. Потом перестали ходить. Она поработала в госпитале, но недолго. А сейчас — то дома, то еще где-то. А девочка с няней где-то в Мытищах, кажется, была.

Гуляков понемногу утрачивает остатки терпения:

— Ангелина, я не прошу подробностей. Вы мне… в общем и целом, вы мне правду скажите. С Сашей все в порядке? А с ребенком?

Ангелина в итоге оторвала коготь пресмыкающегося и почти прокричала: