Ротмистр

На холм, нарушив одиночество Ревина, взбиралась Айва. Следом семенил, как преданная собачонка, ее разнузданный жеребец, тыкался настырно в руку, выпрашивая сахар.

– Сударыня! Нам нужно объясниться!

Девушка послушно присела рядом, поджав колени. Иногда она была сама кротость.

– Сударыня! – начал Ревин. – Я не знаю, что вами движет. И не знаю, что вас заставило отправиться в этот поход. Повторяю еще раз, что вашу свободу я не ограничиваю. Дайте честное слово, что не поднимете оружие против русских солдат и можете отправляться на все четыре стороны. Хоть сейчас.

– Ты хочешь, чтобы я ушла?

Когда рядом никого не оставалось, девушка говорила Ревину "ты".

– Айва. Идет война. Мы будем убивать ваших соплеменников, а они будут убивать нас. Может завтра, может через полчаса. Какую роль вы себе уготовили? На чьей вы стороне?

– Ни на чьей. Я сама по себе. Мне одинаково противны и те, и эти… Ты забыл, что я наполовину сербка. Сотни лет турки режут сербов. Во мне смешалась кровь непримиримых врагов, во мне только ненависть. Ко всем! Ко всему белому свету! И даже Бога у меня два, наш Аллах и ваш Иисус… Ты не взял мою жизнь дважды. Ты не просто отпустил меня тогда, ты растоптал мою гордость. Победить тебя я не в силах. Мне остается только ждать, когда я смогу спасти твою жизнь. Поэтому прошу, не гони… Позволь мне расплатиться!…

– Хорошо, – Ревин вздохнул. – Спасайте. Только дитя вы еще, сударыня, если честно…

– А вот жалеть меня не смей! – Айва вскочила, сверкнула глазами. – А то убью!…

Порыв ветра донес звук выстрелов. Верховые из боевого охранения заворотили головами, раздумывая видно, гром ли это, или просто причудилось.

– В ружье! – не своим голосом заорал Ревин.

Несколько секунд на нерешительности постовых он выгадал. Но этого было бесконечно мало, чтобы успеть выстроить сотню в боевой порядок. У пруда поднялась суматоха. Кто-то прыгал на одной ноге, не попадая в сапог, кто-то в спешке взнуздывал коня, раздирая тому рот, кто-то мчался в белых кальсонах к оружейной пирамиде.

Выстрелы повторились более отчетливо и следом показался наш дозор разъезд, неся на плечах ораву всадников.

Казаки мало помалу прибывали в строй, но больше половины отряда еще шаталось в непотребном состоянии. На сей раз, схлестнуться предстояло не с живописно одетыми башибузуками, а с низамами – регулярной турецкой конницей. Завидев в стане врага смятение, те решились на атаку с налета, нахлестывали лошадей, стремительно сокращая расстояние. Ревин навскидку оценил численность отряда сабель в полтораста. Может поменьше, но уж точно больше сотни.

– Целься! – скомандовал он и, дождавшись когда в общей массе врага станут различимы отдельные всадники, рявкнул: – Пли!

Залп особого вреда не принес: далековато было, да и пригибались турки, прятались за шеями лошадей.

– Целься! Пли! Пли!

Падали на скаку лошади, валились с седел седоки. Низамы на стрельбу не отвечали, делали ставку на внезапность и острые концы пик. Правильно, надо сказать, делали.

– Уйди, вашбродие! Затопчут! – прокричал кто-то из казаков пешему Ревину, в суматохе не успевшему сесть в седло.

И тут же вся турецкая орава врубилась в казачью цепь. Замелькали кавказские "волчки", особой формы шашки, прозванные так за фигуру волка, часто вытравленную у основания лезвия. Закружились, выделывая замысловатые пируэты, кривые турецкие сабли. Низамы – конница регулярная, стоящая на жаловании. Они превосходили партизанствующих башибузуков выучкой и организацией. Но и казаки, свирепые, безудержные, поднаторевшие в схватках, рубились слаженно и смело.

Ревин к шашкам не притрагивался – не сдюжить пешему против конного в фехтовании, бил из револьверов в упор. В гущу свалки не лез, правда затопчут, но от этого низамам легче не приходилось, один за другим сползали они с седел с дырками кто в темени, кто аккурат против сердца. Турецкий унтер, заметив причину изрядной убыли своего отряда, недобро ухмыльнулся и пустил коня рысью, намереваясь снять русскому полковнику голову.

Ревину и без того приходилось туго, золотые его эполеты служили чем-то вроде приза, сулили богатую награду. Полковник ухитрялся на бегу перезаряжать револьверы и щедро садил с обеих рук, множа личный счет.

Над головой Ревина рубанула воздух сабля, раз, другой блеснула молнией на солнце. Турецкий унтер вошел в раж. Он – опытный воин, он все равно достанет этого гяура в расшитом мундире, что петляет, как заяц, срывается в обманные перебежки, подныривает под лошадей.

– Ай-йя! – чей-то рыжий жеребец налетел грудью, едва не вышибив унтера из седла, и короткий злой ятаган обрушился градом ударов.

Низам переменился в лице. С ним осмелилась скрестить оружие женщина, да еще поносила его, правоверного, отборными турецкими ругательствами, за каждое из которых можно было трижды посадить на кол. Унтер заорал что-то в бешенстве и… съехал набок, выпучив глаза. Пуля Ревина вошла ему точно в открытый рот. Айва яростно пластала уже бесчувственное тело, не замечая ничего вокруг.