Ровесники. Немцы и русские (сборник)

изготовления. В ящике были разные фиксаторы, упоры, зажимы и прочее, обеспечивающие сохранность прибора. Всё это на видных местах было покрыто лаком и оклеено для мягкости бархатом, но там, где детали внутреннего устройства ящика не сразу были видны, лак и бархат отсутствовали и даже были заметны гвозди, использованные вместо шурупов и столярного клея. Один наш солдат, которому предстояло работать с новым прибором, был спокойный рассудительный парень. Он повертел ящик, осмотрел его внутри и снаружи и веско произнёс: «Сразу видно, что делал его русский человек!» Уже спустя годы после работы в «Висмуте» я где-то прочитала или услышала, что после окончания войны, когда побеждённая Германия жила в разрухе и впроголодь, вынужденная работать в системе социализма советского типа, то есть без существенной заинтересованности в результатах труда, немцы стали наплевательски относиться к работе и её качество начало снижаться. И будто бы среди немецкого народа тогда появились призывы вспомнить, что они – немцы и в любых обстоятельствах должны работать как раньше. Вот ещё один услышанный рассказ о немце, бывшем в плену в СССР и трудившемся на стройке. Случившийся рядом русский понаблюдал за его добросовестной работой и спросил, зачем он так старается в чужой стране и в общем-то на принудительной работе. Пленный ответил: «Я хочу остаться немцем».

Что касается дисциплинированности немцев, то расскажу один эпизод, в котором участвовали группа случайных немцев-прохожих и я сама. На окраине Обершлемы в пустынном месте был переход через шоссе, оборудованный светофором. Я подошла к переходу, когда загорелся красный свет. На тротуаре стояла группа примерно из десяти немцев, ожидавших зелёного света. Налево и направо не было видно ни одной приближающейся машины или другого транспорта, а видно было далеко, так как вокруг не было ни строений, ни других людей. Оценив «транспортную ситуацию», я привычно и уверенно пошла через шоссе и сразу «спиной» ощутила, что происходит что-то «не то». Я оглянулась: немцы, не шелохнувшись, продолжали стоять молча и спокойно в ожидании зелёного света. Меня обожгло чувство стыда за моё стремление сэкономить крохотный отрезок времени, какую-то минутку, путём нарушения обязательного для всех разумного порядка. Я пошла дальше, немцы не произнесли ни слова. Мне они ничего не сказали, потому что я была русская, а в тех обстоятельствах это имело значение. Больше в ГДР я не нарушала правил уличного движения, но, возвратившись на родину, вернулась к прежней привычке иногда переходить улицу не по сигналам светофора, а по собственному разумению, и так поступаю не я одна. Как рассказывают мне мои знакомые, бывающие в Германии, немцы, как и я, тоже не изменили своих привычек и переходят улицу только на зелёный свет. Такая вот разница в менталитетах. Наверное, она отражает разницу и в более общем наборе национальных свойств.

Понятно, что привычки взрослых воспитываются с детства. Я не видела немецких детей вблизи, когда же видела издали, это были очень воспитанные дети. Несколько лет назад я из средств массовой информации узнала о человеке с необыкновенной судьбой, ныне покойном. Случилось так, что в начале Второй мировой войны, когда ему было 3–4 года, он потерялся от своих русских родителей и попал в детский дом на территории, оккупированной немецкими войсками на Северо-Западе СССР. Его взяла на воспитание немецкая бездетная семья. В конце войны судьба вернула его настоящим родителям. Он получил высшее техническое образование в московском вузе и впоследствии стал крупным инженером. Интересно, что он среди своих русских сверстников – школьников, студентов, сослуживцев – всегда выделялся стремлением доводить любое начатое дело до конца и аккуратностью вплоть до некоторой педантичности. Родители связывали это с трёхгодичным периодом немецкого воспитания.