Когда мой русский ровесник Борис несколько месяцев тому назад спросил, не хочу ли я принять участие в его новом проекте – составлении книги воспоминаний людей, переживших в детстве и юности войну и послевоенную разруху, я скорее склонялся к ответу «нет». Ведь искать следы воспоминаний – это тяжелое дело. Но начавшийся в 2014 году крымский кризис побудил меня к ответу «да». С ранней юности меня интересовало все русское, все советское. Когда в мартовские дни русское руководство искусными и смелыми ходами снова включило полуостров Крым в состав Российской Федерации, для меня это было справедливейшее и нормальное событие после распада Советского Союза. Тем более что майданское противостояние приобрело в своей конечной фазе откровенно националистический, вплоть до фашистского, характер с антирусскими тенденциями. И тут же в Западной Европе, включая Германию, во всех медийных средствах началась пропагандистская атака на Россию и ее руководство. Откровенно или скрытно навязывалось и навязывается мнение о злой огромной стране и злом диктаторе Путине. А о наступающем на Украине националистическом и антирусском мракобесии сообщалось и сообщается лишь очень немного. Один считающийся ответственным политик даже не постеснялся сравнить Путина с Гитлером, захватившим Богемские районы Чехии в 1938 году. Создается впечатление, что медийые средства разогревают конфронтацию времен холодной войны, чтобы затушевать успехи России после распада Советского Союза. Но я не уверен, что тем самым симпатии многих немцев, как и мои, к русским будут похоронены. Об этом говорят мои впечатления и мой опыт.
Скромное раннее детство
Переживания раннего детства (под этим я подразумеваю время до поступления в школу и первые школьные годы) трудно или даже невозможно передать словами. Картины слишком расплывчаты или вообще отсутствуют. Кое-что напрочь исчезло. В эти годы формировались и нормы поведения, сохранившиеся на всю жизнь, лишь постоянно модифицируясь.
Скромным, очень скромным было наше детство в крестьянской деревне, с одной стороны, но, с другой стороны, весьма разнообразным и живым в отличие от виртуального мира теперешних детей. Наша семья снимала жилье на удалении от центра деревни, около трех крестьянских дворов. Двое взрослых и четверо детей в одной жилой комнате, совмещенной с кухней, и в небольшой спальне вместе с кладовкой для дров. Поскольку двое старших подростков часто отсутствовали из-за работы, гражданской самообороны и нарядов по оборонным обязанностям, а отец уже был призван в армию, каждый мог в свое время пользоваться спальным местом. Нам, детям, не разрешалось ходить в хозяйский сад – он принадлежал козам, – а можно было играть только на площадке для дров.
Но мы нашли хорошую замену. Крестьяне по соседству и в более отдаленных хозяйствах не были против того, чтобы мы использовали их дворы и сараи для игр. Любое дышло от телеги, любая балка в сарае, любой сиреневый куст или вишневое дерево становились спортивным снарядом и игрушкой. Это были для нас райские условия по сравнению с теперешними нормированными и до дрессуры предопределенными игровыми зонами. Какой ребенок может сегодня беззаботно шагать по мокрому лугу, наслаждаться кислым щавелем, пить из лугового или деревенского ручья, ловить тритонов и наблюдать за ними в банке? Эта свобода была, возможно, и возмещением простого и однообразного питания за семейным столом.