Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 3

Не о тебе ль в забытые столетья
Гудела ввысь воловья тетива?
Ну, а теперь не каторжные дети
Тебе споют кандальные слова.

Да где еще зеленая колдунья,

Такая же, как ведьма-Ангара,
У берега расчешет в полнолунье
Змеистых кос руно на шиверах?

На дне ее сосчитаны все камни.

Прозрачней дня гремучая вода.
По ней прошла во мраке стародавнем
Скуластая и пегая орда.

Ах, почему ты, каменный мой пояс,

Морщинистый и сказочный Урал,
Пустил в тайгу, как сказывала повесть,
Казачий сброд на ловлю осетра?

У Ангары справляли новоселье.

Дивились враз невиданной реке.
И в дар несли ей пушечное зелье
И кабалу в московском ярлыке!

Такой воды, — студеной и кусачей,

Острее льда, не видели они…
За кровь бурят река сдавала сдачи
Порогами подводной западни!

Но по тебе ль, ангарское приволье,

Моя взошла таежная тоска.
И кто меня напевами неволит
Твои леса любимые ласкать?

Михаил Скуратов

Анатолий Дьяконов Андрюшка Сатана

Повесть

I

Не леса там были, а жуть одна. Скачала — низкорослые перелески на которых зайчиха-мать зорко сторожила своих пугливо играющих детенышей, да дятлы тукали носами по буроватой коре сосняка. Потом дорога упиралась в стену деревьев. Потом ползли неведомыми извивами змеи-тропинки, по которым хитрюга-лисица пробегала напиться к ручью. А потом ни проезда, ни прохода, ни пролазу. Даже ветер мог только шнырять среди верхушек угрюмых сосен, а в глубь их попадали лишь свежие дождевые струи в летнюю грозу иль мелкие плясуньи-снежинки, когда метелица ходуном ходила по полям и нагорьям.

В лесах второй год скрывалась от чекистов банда Свистунова, изредка внезапным налетом пугавшая соседний завод, деревни и села.

К концу зимы 1922 года житье свистуновской банды стало плохим. Мужики не несут, как бывало, харчей. В деревня опасно. Смотрят исподлобья и сквозь зубы цедят.

— Вот еще назолы завелись! Покормили на свою шею, а они брюхо и распустили.

Иной раз и в избу не пускали.

— У нас миленький, свекор аль невестка в тифу мается.

А чего там мается? Уйдет посланец, из-за угла посмотрит — свекор в навозе ковыряется, а невестка с подойником в сарай бежит.

Никто почти не идет к Свистунову. Больше от него бегают, к себе, в кривые избенки, в которых неожиданно как-то вместо дымных лучин желтыми глазами засветилось электричество, — осенью провели от завода.

Плохо стало свистуновской банде. Приходили в нее только бегуны: кто за самогон, кто от милиции скрывался, а кто ненароком по пьянке бабу хватил топором в затылок.

Свистуновский адъютант, бывший волгарь, нефтяной баржи водолив Ерофеев жаловался:

— К нам теперь, собственно, преступный елемент собирается. Нашу организацию портют. Но это, собственно, для нас ничего, хотя, пожалуй, в некоторых смыслах и худо.

По деревням иногда рыскали патрули. Хорошо еще, что мужикам не до банды. На расспросы патрульных махали рукой и, сплевывая, говорили:

— Сказывают, в Стрижевских лесах хоронются. Только леса-то большие. Как раз заплутаешь. Да погодьте малость, с голодовки сами придут. Поклоны будут бить, прощенья запросят. Надоели они нам, во как!

А всему виной был председатель Среднинского исполкома бессрочно-отпускной буденовец Семен Гурда. Ходил он всегда с нагайкой и в красных штанах, которые свели с ума черноглазую Алексашку, и хвастался:

— Раз мы с товарищем Буденым Махне по шапке дали, так не я уж буду, коли Свистунова за шиворот не изловлю.

Толковый парень Гурда. Он и электричество с завода устроил. Одна беда — любил речи говорить. Выйдет на собрании, заломит кубанку и начнет чесать, а что чешет — и самому не понять. Под конец же всегда подымет руку с нагайкой и крикнет пронизывающим тенором:

— Долой бандитов Керзона и Свистунова! Да здравствует мировая революция и товарищ Буденый!

О чем бы ни судили: о школе, о покосах, о попе, которого поприжать надо, о чем ином — всегда по-одному кончал Гурда свои речи. Ну, конечно, тут уж не только черноглазая Алексашка, но и другие прочие друг дружку локтями толкали, посмеиваясь.

Не любили Гурду бандиты, а Ерофеев прямо резал:

— Гурда для нашей арганизации, собственно, как бельмо на глазу.

А Гурда ходит себе в красных штанах по Среднику, нагайкой воздух рубит и хвастается:

— Ох и чешутся же у меня руки на Свистунова.