Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 5

С тех пор бабы стали относиться к мастеру осторожно и подозрительно. Скажет слово — баба уже ревет. Строговат был Иван Семеныч, правда, но бабы приписывали ему нивесть какие грехи и жестоко мстили. Семеныч не сходил со страниц стенной газеты. Многие заметки были совершенно вымышленны и потом появлялись на них опровержения. Приписывали Семенычу, что он шелк на размотку, какой получше, дает молоденьким да хорошеньким, «старухам» сдает заваль, что он бабам грозит постоянно увольнением, что он пугает начальством и ссорит баб нарочно с красным директором. Семеныча затравили, везде он слышал вслед себе шипенье. И он действительно озлобился и часто орал на баб несправедливо. Те рыдали, вопили, переводились в другие отделения. И пользуясь тем, что мастер беспартийный, повели бешеную кампанию против него через ячейку, производственное совещание, женское делегатское собрание.

Сколько не доказывали бабам, что спец-то Семеныч замечательный, а если немного и ворчун, так можно потерпеть, бабы затвердили свое — работать с ним не будем.

Ивана Семеныча, как прекрасного спеца, сделали заведующим тремя основными цехами фабрики. Но по настоянию баб, к ним в мотальный цех он не должен был заходить, а прислали к ним Семенычу заместительницу, мастерицу-выдвиженку, партийную — Дусю Бойкову.

Дуся — лицо замечательное. Бойкая (под фамилию), с задорным, голубоглазым лицом, умная, энергичная, веселая, всегда поет. Живет она с мужем-коммунистом за 7 верст, в деревне. Вдвоем с мужем разворочали они всю волость, работают с утра до ночи и с ночи до утра. Устроили по деревням избы-читальни, ездили, хлопотали, доставали денег, привозили книг, заводили кружки, добились перехода на многополье. У них всегда полон дом крестьян и бабья. Бабы Дусю очень любят: она им первая помощница и советчица.

Через Дусю же держат бабы связь с шефами своими — фабричными нашими делегатками.

Но и Дуся не по вкусу пришлась моталкам:

— Зачем не из наших выдвинули, а из чужого цеха, из крутилки? Что, у нас своих, што-ль, мало?

И всячески ей в работе мешали: не слушались ее распоряжений, вечерняя дежурная нарочно не гасила электричества, забывали выключить мотор, подсовывали Дусе под стол охапки шелковой рвани.

Не ужиться с бабьем и Дусе. Засело в моталочках наших самодурство, и пока не раскассируют весь цех и не наберут туда новых баб — ни одному мастеру в мотальном не ужиться.

БУЗА

— Ну вот, товарищи! Сколько, стало-быть, мы ни говорили на всех собраниях, а у нас опять буза, — так открывает почти каждое собрание бюро ячейки секретарь Уткин.

Из 400 наших баб — 50 коммунисток.

Все они ленинки. Старых членов партии — пять-шесть человек. Наша ячейка вся — ленинцы. Ленинцы воспитывают сами себя. И мало, очень мало, чем они отличаются от беспартийных. Разве Варя из отделочного — коммунистка? Или чем коммунистка полу-проститутка Маруся Бузлова, — а, ведь, она ленинка. И мало ли нужно сил, чтобы правильно отобрать в сотне нужных для партии и из них сделать настоящих коммунистов?

Бабы идут в партию нутром, чутьем к революции, любовью и чувством своим бабьим, — к Ильичу, к Октябрю.

Бабам чужда дисциплина, и они имеют очень смутное представление о том, как должен себя вести коммунист. Не верить в бога, не пить, — это затвердили, но вот на повседневном-то, в цехе, в мелочах, — срываются.

«Бузу» заводят наши ленинки разную. В крутилке бабы не хотели, чтобы у них брали любимую мастерицу. Наши молодые партийки, вместо того, чтобы действовать через фабком и ячейку, собирают подписи у баб, составляют заявление и идут с ним к директору; сплетничают в цехе о партийных делах, разбалтывают, что делалось на бюро или на закрытом собрании ячейки; агитируют за своих собственных кандидатов при перевыборах в фабком; наконец, просто заводят склоки и потасовки со своими же коммунистками во всеуслышание в цехе.

Вот потому-то на каждое бюро вызывают по 2–3, а иногда и десяток баб, и закатывают им выговоры. Но выговоры не помогают. Разве не ясно, что баб нужно долго обучать и воспитывать, чтобы вышел толк. Выговоры озлобляют и отталкивают.

Главная бузотерка — полька Янка Чахурская. Баба аховая, кокетливая, с подведенными бровями и завитым чубом, в лихих сапожках на высоком каблуке, вертушка и скороговорка, говорит с акцентом. Она с повестки бюро не сходит. Только вышла с заседания, где ее постановили перебросить в другой цех на исправление, — опять попалась.

— Ты что ж это, Чахурская, только с бюро и опять на бюро, — потеет в отчаянии Уткин.

— Та што ж я такого сделала? — изумляется Янка. — Я ж только сказала, что начхать мне в морду Уткину, а я в мойку не пойду. Пусть бюро само запарится в мойке!

— Голова ты бестолковая! Ведь ты с беспартийными говорила, ведь ты же постановления бюро разбалтываешь и бюро дис-кре-ди-ти-ру-ешь, — это слово Уткин говорит по слогам.

— Так что ж? Я ж только сказала… — и опять, как из пулемета, по сто слов в минуту.

Из бузотерок есть бабы очень энергичные и дельные. Помуштровать их — будут ценные работники.