Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 6

Горами проходят стада,
На пастбищах пыльных пасутся.
Под тяжестью меха, всегда,
Им лень от земли отогнуться.

Но лето бока их нажжет,

Хвосты ожиревшие шаром,
И шерсть с них под солнечным жаром
Красавица с песней стрижет.

Расчешет руно и расправит;

Промоет, просушит, и вот
Красильщик, скрутивши его,
В сияние красок оправит.

Не чудо ль, недавняя шерсть

Шелками ложится на персть,
Цветет на руке лепестками, —
Ни взять ни ощупать руками!

Не чудо ль, туранская пыль,

Шершавый туранский ковыль,
Вдруг стали не шерстью, а пеной
Под песней красавицы пленной!

А голые овцы орут

И пыльные пастбища мнут.

Но если жилище прохладно,

И муж принесет ей цветок,
Ткать будет легко и отрадно,
Послушней забьется челнок.

Нить синяя — грусть означает,

Нить красная — значит любовь,

А желтая нить молочая

Таит долголетнюю боль.

Узор расцветает, как роза,

Над розой кувшин и луна,

И черною ниткой — угроза —

Очерчена тень кувшина.

Но самая жгучая мука

Лиловая нитка — разлука.

Из нитей сплетая узоры,

Из дней месяца и года,
Все ткет и, потупивши взоры,
Мечтает: «Возьмет города,

Врагов распугает, и снова

Вернется супруг дорогой…»
И тихо вплетает в основу
Нить белую — ревность — к другой.

И вот, доведя до предела

Кайму по ковру, по тонам,
Свой локон, чуть-чуть поседелый,
В узоры вплетает она…

Читай эти хитросплетенья

Нежданных фигур и тонов,
Где легкие пальцы в смятеньи
Вписали мерцание снов.

Узор завершен до вершины.

Но брезжит сквозь радость ковра
Под хлесткою плеткой мужчины
Родная, как сердце, сестра.

Н. Огнев Девочки

(ИЗ 2-Й ЧАСТИ РОМАНА «ВЕЛИКАЯ КРИВАЯ»)[1]

Москва пылала ядовитыми лиловыми огнями, гробы домов вертелись прыгали, неслись в вечность на пламенных колесах реклам; Тверская вставала от Трухмальных до Охотного неизбываемой, незабываемой во все времена, пространства и сроки мученической, крестной, женской голгофой, огненно-желтым билетом капитала, — клейменым билетом, сифилитическим билетом, прожженным гноем на три аршина под камни мостовой.

В ресторане Козлова, наверху, размашисто шагая, в белых подштанниках под Тестова, услужали официанты. Гремел орган, но и оркестр. В ресторане было, как всегда к вечеру, после странно-сонного утра с клопами на залитых скатертях, после тяжелого трудового дня с обедами а ля карт и похмельной руготней метрдотеля, как всегда к ресторанному вечеру, с перетертыми в тысячный раз рюмками на стойках, с барабанным оркестром автомобилей за окнами, с виолончельным аккомпанементом вентиляторов под потолком.

Капитану кланялись, на Борьку косились. Вентиляторы не только виолончелили, но и услужливо — наравне с подштанниками — подносили в зал второй и третьей свежести уличный воздух, порциями, навстречу чадным котлетным запахам кухонь. Коньяки с лимоном и сахарной пудрой иных уже разогрели: оглядывались победоносно, искали девочек. Подштанники подбегали, услужали. Девочки — тут же — на лестнице в третий и четвертый этажи, там, где взлет на крышу — вполне соответствовали, обмана быть не могло, это тебе не биржа на углу Тверской и Нарышкинского — электричество-с, культурное освещение с ног до головы. Электрический свет проверяет, обнаруживая недостатки: так улыбка удостоверяет наличность зубов.