Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 7

— Сознаюсь вам, поездка на юг — мечта всей моей жизни, — говорит спутник, глядя в сторону от меня, будто стесняясь, — но, должно быть, она так и останется мечтой. Из года в год какие-нибудь обстоятельства срывают эту поездку. И вот я недавно с ужасом подумал: может быть, я так много и часто думаю об юге потому, что мне не суждено туда попасть? Я ведь всегда мечтал и о том, чтобы проплыть хоть немного на морском пароходе. Под полным солнцем.

Нетающим снегом летит с тополей пух, легчайшей порошей пеленает землю. В окнах холодно горит герань. Солнце проходит небом оторванно и отдаленно, будто на цыпочках; и кажется, оно задержалось здесь не затем, чтобы расточать лучи, а лишь бы поскорей собрать случайно оброненное тепло и ринуться дальше. И все-таки на запорошенных клумбах просвечивают цветы, — они тянутся к солнцу и небу так же, как мой спутник-северянин к южным садам и морскому простору. Возникает смутная волнующая мысль о нескончаемой погоне всего живого за солнцем.

Мы выходим на плотину заводского пруда, раскинувшегося на несколько верст в длину и в ширину и чуть синеватого под оживающим ветром. В лодке, поставленной меж свай, сидят трое ребят — удят рыбу. Вода, окручивая сваи, слегка шипит и пенится. У пристани покачивается легкий и хрупкий пароходик, на котором никому не плыть к южным морям.

Вас. Кудашев Вукол

(Рассказ)

1

Седое стадо овец зыбко переваливалось и, спеша, исчезло в сизый ранний туман, оставив на росистом лугу путанные черные цепи следов.

В переулке, напротив низких ворот двора, стояла запряженная в телегу светлобуланая лошадь. Ее только что напоили. Мелко вздрагивая мокрыми, свежими губами, она прислушивалась к говору и топоту во дворе и проворно, по-заячьи шевелила тугими ушами. Она ждала хозяина. Рыжеватый мужичонка Трофим вынес со двора черную овцу за ноги, связанные бечевой выше колен. Напрягаясь, он с трудом положил овцу на плетеный задок телеги и вернулся во двор. Минуты через две он вышел опять, на этот раз с пустыми руками, искривив лицо в шутливо-удивленной улыбке. Ягненка, которого он хотел было принести в телегу, вынес Вукол. Ранний, тяжелый белый ягненок бился на животе старика, но Вукол еще с большей гордостью встряхивал его в руках, подсмеиваясь и радуясь своей силе.

— Ты вот что, Трофим… лопату не забудь купить, — сказал старик, принимая ладонями солому, пышно лежавшую в телеге. Потом, оглянув лошадь хозяйским, заботливым взглядом, добавил: — У буланого подкова хлопает на правой ноге. Не забудь, подкуй!

— Ладно! — ответил Трофим.

— Нынче базар праздничный; посмотри, может, пучок лык попадется, — добавил Вукол, топчась около лошади и поправляя спутанную гриву.

— Ладно, посмотрю, — сухо ответил Трофим, думая про себя: «Сам, что ли, я не знаю, что нужно купить к хозяйству».

Он сел в телегу, спустив ноги наравне с передней осью, выехал из переулка и мелкой рысью, помахивая кнутом, погнал лошадь наискось села, чтобы выбраться из слободы на прямую дорогу в город.

Подвода затерялась в беспорядке разбросанных изб, а Вукол все стоял в переулке в раздумье, до колен опустив кривые, с узловатыми пальцами руки. Он не мог сразу сообразить, что ему сегодня делать. Прошедшие три дня они с Трофимом заготовляли камень на подвал. Вукол копал камень, Трофим возил его из Жуковой лощины ко двору.

Отдыха Вукол не знал, работал — и в праздник, и в будни. И сейчас, сгребя к сторонке солому, оставшуюся после стоянки подводы, он положил грабли на низкую крышу двора и пошел в сарай, где до самого обеда стучал топором. В полдень он принялся окапывать ригу, чтоб в дождь не затекала вода. Широкой подошвой растоптанного сапога, размеренно нажимая на ушко железной лопаты и сопя, швырял он куски земли, ловко пристукивая рыхлые пласты. Работал с увлечением, одобрительно посматривая вперед — сколько уже сделано?

Срезая сочный корень репья, он скашлянул и вздрогнул: раздался крик. Из-за угла выскочила жена Трофима — Арина. Она бежала, размахивая руками, с разинутым ртом, точно ей не хватало воздуха, и что-то кричала. Подскочив вплотную к Вуколу, она ударила себя руками по бедрам и испуганно проголосила:

— Дед! Что ж ты стоишь? Иди-и, бабка померла…

Старик растерянно посмотрел вокруг — Арины не было. Она прошла уже конопляник, шла около двора, схватившись руками за голову, сняв желтый платок, и, словно пьяная, раскачивалась и выкрикивала причитанья:

— …Кто же скажет словечко ласковое…

И тотчас же в хриплом рыданье откликалась сама себе:

— О-у-ох!..

Вукол ушел с гумна не сразу. В воротах риги он бросил лопату под ноги, обернулся к широко открывающемуся полю и долго, не трогаясь с места, смотрел на белое кудрявое облачко, тающее у горизонта. Ему казалось, что и он вместе с облаком куда-то плывет… Он так бы и стоял и не ушел от риги, но подбежал, с улыбающимся лицом и в то же время с выпученными в испуге голубыми глазами, соседов мальчишка:

— Дед! Скорей! Бабка Аксинья твоя померла…

Не останавливаясь, мальчишка побежал по узкой дорожке огорода, голова его среди репьев покачивалась, точно пузырь на ниточке.