Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 7

Заснул Вукол переполненный счастьем. В глазах его стояла тень Аксиньи, та тень, которая принесла ему радость и неизведанное счастье в жизни, та тень, которая была на стене мазанки, когда Аксинья сидела там в прошлом, уже прошедшем.

Да, жизнь текла обычно, не оставляя следа. Они дожили до старости. Аксинье было семьдесят пять, а Вуколу больше на один год. Аксинья была еще легкая старуха. Но лет шесть тому назад, проходя огородом, на меже она оступилась, упала и не могла подняться: у нее отнялись ноги. Старуху повезли по больницам, к местным лекарям на заговоры — но болезнь не проходила. Бабы говорили (и она верила в это сама), что с ней «благой час». Шесть лет она не слезала с постели, лежа на маленьком куту около печи, высохшая, желтая, в грязных и вшивых лохмотьях на прогнившей соломе.

Как-то ночью, прошлой зимой, Аксинья долго стонала и звала старика:

— Старик! Вукол! Э-эх-эх… ма…

Вукол, тяжело ворочаясь на печи, отозвался:

— Слышу. Счас я…

— Сойди, — стонала старуха. — Плохо мне. Простись со мной.

Вукол слез наземь, вдел ноги в валенки, зажег гасничку, — по стенам, по потолку во все стороны брызнули рыжие тараканы.

Он сел около старухи, ладонями опершись на кут, гасничку поставил в печурку. Старуха металась: от натопленной печи ей было нехорошо. Сухое, морщинистое ее лицо, с головой, остриженной рядами, глядело жутко.

От постели несло неприятным запахом, вызывающим тошноту.

— Подыми меня. У-у!..

Вукол заторопился, ухватил ее за холодную костлявую руку и помог сесть.

Она жадно, по-рыбьи, хватала воздух, раздвинув ворот рубашки и обнажив дряблые пустые мешочки грудей. Тело ее, изъеденное пролежнями и укусами тараканов, было пустым, точно выпитым до костей.

— Старик, — прошамкала Аксинья, — попроси мне у бога смерти. За что я мучаюсь… о-ох!

Вукол не смог смотреть ей в лицо; его взгляд был прикован к стене, где качалась трясущаяся тень с загнутым подбородком и вогнутыми губами. Он бережно опустил дряблое, немощное тело на подстилку и скреб поясницу, не находя слов и движений.

— Проси мне смерти… Где ж она, господи, — еле слышно повторила Аксинья.

Чтоб забыться, старик до света гонял веником тараканов; Аксинья не умерла и прожила еще полгода…

И вот сейчас, вертясь с боку на бок в санях, Вукол передумал всю свою жизнь.

Лежать под армяком он уже не мог. Торопливо надев на ноги опорки, бросил он на колени свои тяжелые руки, сел, пугливо осмотрелся — и в одной рубашке, с всклокоченными волосами, еле дыша, вышел на волю. Стояла ясная ночь, было тихо, от кудрявой липы на лугу лежала мохнатая тень. Над потемками зеленей мерцали голубые звезды, по тугому небу то и дело вспыхивали и пробегали прямые молнии метеоров. Амбары, избы, риги, деревья у дворов, под пылившимся светом месяца, — все вычерчивалось силуэтами, разливая по одну сторону легкий седой отблеск, по другую — чернильные тени. Далеко за лощиной, наполненной белым туманом, на самом холме стоял человек небывало большой величины: это огромная головастая мельница подняла свои крылья, казавшиеся распростертыми вверх руками.

Ни о чем уже не думая, забыв себя, до рассвета просидел Вукол под липой и, только продрогнув, на самой пустой и свежей рани ушел в сарай и уснул в санях под шумливое петушиное перекликанье.

4

На другой день, к восходу солнца, для старухи была готова могила. Вукол с Трофимом выкопали ее без отдыха, в один час. Обедня, которую заказывала Арина по Аксинье, отошла. В избе толпились старухи и бабы в черной одежде, в ярко белых платках-ветошках.

— Говорят, без попа хоронить-то будут! — шепнула маленькая бабенка с мокрыми глазками.

— Бог знать что, — разводя руками, выражая этим удивление, ответила старуха, сидевшая у изголовья гроба. — Нешто Вукол совсем отрешился?

В избу вошел Вукол, а за ним Трофим, оглядываясь по сторонам и опустив растопыренные руки.

Вукол прошелся по избе бодро в своей суконной потертой поддевке, подпоясанный желто-красной покромкой; лицо его было свежим, посеребренные сединой волосы, подстриженные в кружок, были зачесаны пышно.

— Заходи к ногам… — сказал он сыну, отодвигая стол, чтоб удобней было подойти.

Вукол взял гроб в изголовье. Трофим за другой конец. Нести было неловко. Толкаясь в дверях и задевая об углы, гроб с высохшей за жизнь старухой вынесли на улицу и положили в телегу.

В сенцах повстречалась Арина с блюдом соленых огурцов. Сунув блюдо в руки Таньке, она заплакала в голос и упала на вязанку соломы.

— Не воротишь. Отмучилась, — и слава богу, — сказал Трофим, воротившийся за веревкой. Уходя, он грубо добавил: — Брось реветь-то! Иди, а то уедем…

Подводу обступил народ. Вукол посадил Гришку в передок, дал ему вожжи.