Роза

Я долго рассматривала эту картину в каталоге и подумала, что именно она больше всех напоминает мне отношения бабки и Светланы. Я помню первые шаги Светланиной дочери. Названная в честь бабки, она долго ползала и стояла, поэтому, когда бабка и Светлана сидели на кухне, они по очереди, держа девочку за подмышки, учили ее ходить. По очереди держали погремушку, за которой девочка должна была пойти, и обсуждали быт. Бабка в цветастом хлопковом халате с пояском, а Светлана – в коротком халате из искусственного шелка с изображенными на нем ядовитыми лилиями. Их ноги и руки были обнажены – белые тучные бабкины и темные худощавые Светланы. Я любила рассматривать Светланины ноги, сквозь их темную кожу проступали дороги темно-серых вен; мне казалось, что они, бабка и Светлана, сделаны из разных сортов камня. Бабка из светящегося мрамора безе, а Светлана из темного с синими прожилками. Где-то между ними была невидимая спайка, которая и обеспечивала крепость их женской связи.

Женщины держали девочку за подмышки, и она, неуверенно покачиваясь, смотрела то на одну, то на другую. Она плохо говорила, и, когда женщины передавали ее друг другу, девочка была похожа на механическую куклу с двигающимися глазами и конечностями. Потом они уставали, и девочка опускалась на бежевый линолеум.

Рядом с бабкой на столе всегда лежал нож, чтобы перерезать невидимые путы, не дававшие ребенку идти. Девочка пошла вечером в воскресенье, когда мать приехала за мной и привезла с рынка бабке мясо и сахар на самогон. Мать присела на корточки в коридоре и обеими руками с цокающими золотыми кольцами на пальцах поманила девочку. Та отпустила бабкину руку и медленно, ступая мягкими ногами, сделала два шага и встала. Она хотела потрогать материн перстень с красным рубином. Бабка, увидев это, ринулась на кухню, схватила нож и, шепча что-то себе под нос, начала крест-накрест резать пространство между ногами девочки. Когда бабка убрала нож, девочка, испуганно посмотрев на нее, обмякла и села на пол. Ну все, сказала бабка, теперь точно пойдет.

* * *

Я не помню день, когда Светлане поставили диагноз. Помню только злость, с которой все говорили, что она догулялась. Светлана постоянно приносила заразу. В подростковом возрасте она несколько раз принесла лишай – от бездомных котов, с которыми возилась. Потом, когда была постарше, принесла вшей, сначала обычных, потом лобковых.

Когда она впервые принесла вшей, мать запретила ей приезжать к нам. Я бы унесла вшей в детский сад, а брить наголо мои длинные волосы матери не хотелось – она любила долго и старательно, через марлю, гладить гофрированные белые банты. Когда Светке вывели вшей и она снова начала присматривать за мной, у меня зачесалось между большим и указательным пальцами. Никто не придал этому значения, пока Светкины руки не покрылись маленькими розовыми пузырьками. Она расчесывала их длинными ногтями, сорванная кожа обрастала коростой и чесалась еще сильнее. Чесотка, сказал педиатр и отодвинул мою руку ребром ладони. Он выписал направление в кожно-венерический диспансер, где санитарка приняла наше постельное белье и шерстяные одеяла, сказав, что на обработку нам нужно будет приходить всей семьей. Она сказала, что спать мы будем на отдельном больничном белье, которое следует менять каждый день. Каждое утро в ультрамариновых сумерках мы поднимались по долгой лестнице на гору. Я помнила этот маршрут – раньше в здании диспансера был мой детский сад «Колокольчик». После второго года меня перевели в «Солнышко», а этот закрыли. Теперь мы заходили не с главного, а бокового входа и сразу попадали в коридор, отделанный кафелем. Тут в предбаннике мы оставляли одежду на обитых клеенкой скамьях, и ее после нашего ухода забирали на тепловую обработку. Абсолютно голые мы – мать, я и отец – вставали под прохладный душ, затем шли принимать серные ванны. В желтом зале ванны стояли в ряд. Меня клали в самую ближнюю ко входу – вода в ней не успевала остыть к нашему приходу. Под мутной водой я пяткой нащупывала ткань, она была там, чтобы ноги не скользили.

Мне никто не объяснил, что такое чесотка. Возможно, никто и не знал, что ее вызывает маленький, практически невидимый клещ. Самки этого клеща живут под кожей и по ночам начинают свою обыкновенную жизнь – питаются человеком и размножаются. По ночам все тело чесалось, я спала беспокойно, потея и тревожась о скором подъеме. Мать просила меня не расчесывать живот: она напоминала, что Светка вся покрылась коростами, а эти коросты, говорила она, потом станут шрамами. Я не хотела шрамов, но терпеть невыносимый зуд тоже не могла, и поэтому, пока мать не видела, с упоением чесала ляжки и живот своими обкусанными ногтями. Облегчение выступало вместе с горячей сукровицей, и я ненадолго засыпала.

* * *