Роза

Я не жила с матерью уже около четырех лет, и за это время моя комната превратилась в склад старой мебели и одежды. Я заглянула за шкаф, посветив туда фонариком маленького телефона Nokia, и увидела, что мать не убрала мои плакаты из журналов COOL и «Все звезды». Там, в темноте, висели плакаты Eminem, Limp Bizkit, «Гражданской обороны» и Земфиры. Я потрогала пальцем краешек одного из постеров и почувствовала запах пыли.

Но мать выбросила мою кровать и вместо нее поставила старый раскладной диван. Спать на нем было невозможно, и я постелила себе на полу между шкафом с хламом и старой электрической плитой, которую мать хранила на случай переезда.

Я просыпалась, когда мать уже была на работе, завтракала оставленными для меня оладьями или гречкой и садилась смотреть телевизор. Мне нечего было делать, я вообще не видела смысла делать что-то. Просто часами смотрела передачи о затонувших деревнях и инопланетянах на РЕН ТВ. Я и забыла, каким ослепительным бывает снег, я смотрела на сугробы из окна и не могла поверить в их существование. Была долгая сибирская зима с большим ослепительным снегом. Я лежала на диване в кухне, смотрела телевизор и ждала, когда мать вернется с завода. В голове непрестанно гудело, и мне казалось, что мое тело состарилось и вот-вот я вдохну и не выдохну. Это был далеко не первый депрессивный эпизод, но я не готова была признавать свою болезнь. Мне казалось, что мир утратил вес и объем. Все мое внимание стянулось к маленькому кухонному телевизору, на экране которого от порыва ветра начинали ходить неровные полосы белого шума. Я не понимала, зачем я приехала, время тянулось, и одновременно мне казалось, что дни исчезают как растворяется дождевая капля, упавшая на поверхность черного озера. Мать возвращалась, мы ужинали и переходили в ее комнату, там включали телевизор и смотрели вечерние новости и сериал. Иногда она спрашивала у меня, чем я занималась днем, и мне нечего было ответить. Я лежала на диване, и даже дыхание казалось неподъемной работой. Я вглядывалась в будущее и видела только серую пелену.

У меня не было профессии, единственным местом, где я могла заработать немного денег на жилье и еду, была кофейня. Но три месяца назад я написала заявление на увольнение, раздала вещи, купила походный рюкзак и уехала в Казахстан. Просто так, не потому что я хотела туда попасть, а потому что мне хотелось оказаться на краю мира. Мне хотелось оказаться там, где не будет меня или я превращусь во что-то другое. Сброшу свое тело и освобожусь от жизни. Но, разглядывая высокие горы Тянь-Шаня, я поняла, что края не существует. Мир и время длится бесконечно. И мне необходимо заполнять эту бесконечность какими-то действиями – пить, есть, спать, ходить в туалет, говорить с людьми и заботиться, чтобы мое тело не испытывало голода. Выезжая в Казахстан, я верила в возможность выйти за пределы собственного существования, я верила, что можно избавиться от себя самой. Мне не было места в мире, я испытывала горький страх от мысли, что мне придется день за днем проживать свою жизнь. Жить здесь, в этой пустоте и безмолвии.

Мать сказала, что Светлана обиделась на меня за то, что в прошлый раз, когда я отправляла им подарки, собрала большой набор школьных принадлежностей для ее дочери и сито из Ikea для бабки, для самой Светланы ничего не передала. И ее это расстроило. Мать не стала говорить мне по телефону, что Светлана возмущенно бросила на стол упаковку карандашей и недовольная ушла в другую комнату. Она решила рассказать мне это, когда я приеду.

Теперь я привезла для нее две футболки из Gloria Jeans с принтом, на котором изящная колибри кормилась из тропического цветка. Бабка вышла встречать нас с матерью, девочка, дочь Светланы, вышла в коридор и обняла меня. Я спросила бабку, где Светлана, и бабка сказала, что она мне не рада. Мать достала из сумки мои подарки для Светланы и передала мне, иди, сказала она, может быть, удастся выманить ее из комнаты.

Воздух был плотный, как остывающий воск, в горле стояло напряжение. Я не понимала, почему Светлана злится на меня. Ее злость была несправедлива, но я чувствовала горячую вину за то, что обидела ее. Я подошла к дверному проему, и Светлана, почувствовав мое присутствие, взяла пульт и сделала телевизор погромче. Я тихо обратилась к ней, но она не ответила. Мне было видно, как сильно она похудела за то время, что мы не виделись. Копна ее сероватых волос была забрана в хвост. Светлана сидела вполоборота ко мне и молчала, медленно моргая. Ее маленький нос, раньше бывший округлым, теперь заострился. Ее болезнь медленно ела ее изнутри, но еще сильнее ее разъедала ярость. Подарок, который она ждала от меня и не получила, стал для нее эмблемой тотальной неудовлетворенности жизнью. Она злилась на меня как несчастливый ребенок злится на родителя за то, что он не дал ему любви. Возможно, думаю я теперь, так и не подаренный подарок был одной из немногих возможностей для нее не чувствовать ненависть к себе самой и собственной жизни.