Роза и ее братья

– Ладно; тогда слушай, да не увиливай, как все остальные. Доктор ведь сказал, что со зрением у меня хуже, чем когда он приходил первый раз? Мама отмалчивается, но тебе я этого не позволю.

– Кажется, сказал, – пролепетала Роза.

– Я так и думал! И как он считает – я смогу пойти в школу с начала учебного года?

– Нет, Мак. – (Совсем тихо.)

– Ага!

Вот и все, однако Роза заметила, как кузен ее сжал губы и тяжко вздохнул, – похоже, удар оказался болезненным. Тем не менее он выдержал его мужественно, а через минуту почти ровным голосом поинтересовался:

– И как он считает: когда я смогу вернуться к учебе?

– Не раньше чем через несколько месяцев.

– Несколько – это сколько? – уточнил он жалобно и сердито.

– Приблизительно через год.

– Целый год! Но мне через год уже поступать в колледж! – Мак сдернул повязку и уставился на нее испуганными глазами, но тут же моргнул и потупился от первого же лучика света.

– Ну, это еще успеется; сейчас тебе нужно проявить терпение и как следует подлечиться, а то глаза подведут тебя снова, именно тогда, когда будут тебе особенно нужны, – принялась увещевать его Роза, и собственные ее глаза заволокло слезами.

– А я не согласен! Буду заниматься, уж как-нибудь справлюсь. Все это ерунда – что мне нужно постоянно щадить зрение. Все врачи такие: вцепились в пациента и уж не отпустят. Но я этого не потерплю! Ни за что! – И он стукнул кулаком по ни в чем не повинной подушке, как будто решил отмутузить жестокосердого врача.

– Мак, погоди, послушай, – проникновенно произнесла Роза, хотя голос ее подрагивал, а сердце ныло. – Ты сам знаешь, что повредил глаза, потому что читал при свете камина и в сумерках и засиживался допоздна, вот и наступила расплата – так говорит врач. Побереги себя, последуй его советам, а то совсем ослепнешь.

– Нет!

– Но это именно так, он просил нас тебе сказать, что единственное лечение – полный отдых. Я знаю, это страшно тяжело, но мы все будем тебе помогать: я, например, – читать целыми днями, водить тебя за руку, ухаживать за тобой, вообще облегчать тебе жизнь.

Тут она осеклась, осознав, что он не слышал ни звука: похоже, слово «ослепнешь» сразило его окончательно – он зарылся лицом в подушку и остался лежать неподвижно, Роза даже перепугалась. Она долго сидела без движения, думая, как бы утешить кузена, желая одного – чтобы пришел дядя Алек, потому что он раньше обещал сам все рассказать Маку.

И вот из подушки донесся судорожный всхлип, и это рыдание, бесконечно жалобное, поразило Розу в самое сердце, потому что, хотя слезы – самый естественный способ облегчить горе, бедолаге Маку они были противопоказаны: могли навредить глазам. «Французская революция» упала с ее колен, и, подбежав к дивану, Роза встала рядом с кузеном на колени и произнесла с той материнской нежностью, которую вызывает у девочек любое страдающее существо:

– Ах, не плачь, мой хороший! А то совсем глазки испортишь. Ну, подними голову с горячей подушки, дай я тебя остужу. Я понимаю, каково тебе, но все равно не плачь. Лучше уж я за тебя поплачу: мне не вредно.

Тем временем она с нежной настойчивостью отодвинула подушку в сторону и увидела, что зеленая повязка вся измята и запятнана следами от нескольких жарких слезинок – они рассказали ей о том, какой горькой оказалась для него новость. Мак ощутил ее сострадание, однако не поблагодарил, он ведь был мальчиком; он только сел рывком и объявил, пытаясь рукавом курточки стереть с лица предательские капли:

– Да ты не переживай; слабые глаза всегда слезятся. Все хорошо.

Но Роза, вскрикнув, перехватила его руку:

– Не дотрагивайся до глаз грубым шерстяным рукавом! Ложись, и дай я их промою; ну вот и умница. Так тебе не будет никакого вреда.

– Действительно очень жжется. Слушай, не говори ребятам, что я тут хныкал, как маленький, ладно? – добавил он и со вздохом покорился своей сестре милосердия, которая проворно сбегала за лосьоном для глаз и платочком из тонкого льна.

– Конечно же не скажу, тем более что любой бы расстроился, узнав, как обстоят дела. Но я не сомневаюсь, что ты выдержишь все это мужественно, а кроме того, ведь все это дело привычки. И главное – это не навсегда, и хотя, допустим, учиться тебе нельзя, но есть множество других интересных занятий. Возможно, тебе придется носить темные очки, – по-моему, это очень смешно, правда?

Роза утешала Мака, не останавливаясь, говорила все, что могла придумать, и при этом осторожно промывала ему глаза, промокала лоб лавандовой водой, а пациент ее лежал совсем тихо, однако выражение его лица очень сильно ее печалило.

– Гомер был слеп, Мильтон тоже, и все равно они остались у всех в памяти, – произнес Мак, будто бы разговаривая с самим собой, очень серьезным тоном – даже темные очки не вызвали у него улыбки.

– У папы была картина, там Мильтон и его дочери, они записывают его слова[23]. Мне еще тогда показалось, что это очень мило, – заметила Роза внушительно, пытаясь показать Маку, что он не одинок в своих страданиях.