Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

От главного входа к ней бежала Энн в сползшей с плеч меховой накидке. Сэра бросилась навстречу матери, уронив на пол свою маленькую дорожную сумку.

— Мама!

Обе широко распахнули руки, обнялись, начали бешено целоваться, но затем, откинувшись всем корпусом назад, внимательно вгляделись друг в друга.

Всю дорогу до аэропорта Энн твердила про себя, что она скажет дочери, но сейчас слова не шли с языка. Да в них и не было никакой нужды. И у Сэры тоже точно язык отнялся. Глупо ведь было бы сказать: «Прости меня, мама».

В этот момент Сэра избавилась от последних следов детскости. Она почувствовала себя женщиной, уверенной в себе и умеющей самостоятельно принимать решения.

Интуиция безошибочно подсказала ей, какие слова уместны в этой ситуации.

— Не волнуйся, мама, все будет хорошо, — воскликнула она не задумываясь.

А сияющий Джерри добавил:

— Я с нее глаз не спущу, миссис Прентис.

К ним приблизился дежурный с намерением подтолкнуть Джерри и Сэру к двери под зеленым сигналом.

Снова прибегнув к иносказанию. Сэра произнесла:

— Ты будешь следить за собой, мама, обещаешь?

— О да, дорогая, за меня не беспокойся. До свидания, и да благословит вас Бог.

Джерри и Сэра ушли через дверь таможенного контроля — в новую жизнь, а Энн возвратилась к машине, в которой ее ожидал Бэйзил.

— Ужас что за техника, — воскликнул он, когда по взлетно-посадочной полосе с ревом промчался рейсовый самолет. — Похож на огромное ядовитое насекомое! Я их до смерти боюсь!

Он вырулил на шоссе и повернул в сторону Лондона.

— Если вы не возражаете, — сказала Энн, — я на сегодня откажусь от вашего приглашения пообедать вместе. Меня тянет провести спокойный вечерок дома.

— Хорошо, дорогая. Тогда я отвезу вас домой.

Энн всегда считала Бэйзила Моубрея «весьма забавным, но язвительным». Сейчас она впервые поняла, что он к тому же еще и добрый. Добрый маленький мужчина, очень одинокий.

«И чего я так резвилась! — думала Энн. — Просто смешно».

Раздался встревоженный голос Бэйзила:

— Но, Энн, дорогая, вам же все-таки надо поесть. А дома обеда не готовили.

Энн, улыбнувшись, покачала головой. Перед ее глазами встала приятнейшая картина.

— Не беспокойтесь, — сказала она. — Я саду у камина, а Эдит принесет мне на подносе яичницу и — да благословит ее Бог — чашечку горячего крепкого чая.

Впуская свою госпожу в дом, Эдит лишь пристально взглянула на нее и посоветовала:

— А теперь пойдите сядьте у огня.

— Вылезу только из этого идиотского наряда и накину на себя что-нибудь поудобнее.

— Наденьте-ка тот синий фланелевый халат, что вы мне подарили четыре года назад. Уж куда уютнее ваших неглижей, как вы их называете. И ни разу не надеванный. Как я его запрятала в нижний ящик комода, так и лежит там. Берегла для похорон.

Устроившись на кушетке в гостиной и подвернув под себя полы синего халата, Энн уставилась на огонь.

Вошла Эдит с подносом, поставила его на столик рядом с кушеткой.

— Попозднее волосы вам расчешу, — обещала она.

Энн улыбнулась ей.

— Ты сегодня обращаешься со мной, как с маленькой! С чего бы это?

Эдит усмехнулась.

— Да вы для меня завсегда маленькая девочка.

Энн взглянула на нее и сделала над собой некое усилие.

— Эдит! Я видела Сэру. Все хорошо.

— А я что говорила! Конечно, все хорошо. И было хорошо.

Суровое лицо верной служанки озарилось ласковой улыбкой.

Эдит постояла, глядя на Энн, и вышла из комнаты.

«Какой мир на душе! Какой покой!» — подумала Энн. И в памяти ее всплыли слова, давным-давно запавшие ей в душу.

«Мир Божий, что превыше всякого ума»[155]

БРЕМЯ ЛЮБВИ The Burden 1956 © Перевод. Челнокова В., 2000

«Ибо иго мое благо, и бремя мое легко».

Еванг. от Матфея, гл. II, ст. 30

Господь, ты отобрал утехи тела,

Но указал душе иную даль.

Пока душа не слишком очерствела,

Пошли мне боль, страданье и печаль!

Р. Л. Стивенсон[156]

Пролог

В церкви было холодно. Стоял октябрь, и топить было рано. На улице солнце еще посылало ненадежное обещание бодрости и тепла, то здесь, среди холодного серого камня, была только сырость и предчувствие зимы.

Лаура стояла между нарядной няней в хрустящих воротничках и манжетах и помощником викария[157] мистером Хенсоном; самого викария свалила жестокая простуда. Мистер Хенсон был худой и юный, с выступающим кадыком и тонким гнусавым голосом.

Миссис Франклин, хрупкая и хорошенькая, опиралась на руку мужа. Сам он стоял важно и прямо. Рождение второй дочери не принесло ему утешения после потери Чарльза. Он хотел сына. Но из того, что сказал врач, стало ясно, что сына уже не будет.

Он перевел взгляд с Лауры на младенца, который лепетал на руках у няни. Две дочери… Конечно, Лаура — очень милая девочка, и новорожденная — чудесна, как и все младенцы, но мужчине нужен сын.