Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

— Кошки — животные, — сказала няня. — В любом случае помни, что тебя любит Бог, — добавила няня, слегка ослабив блистательную убедительность предыдущего довода.

Лаура согласилась. Бог любит ее — ему так положено. Но даже Бог, наверное, больше всех любил Чарльза. Потому что создать Чарльза, конечно гораздо приятнее, чем такую вот Лауру.

«Но я сама могу любить себя больше всех, — утешала себя Лаура. — Больше, чем Чарльза, или маму, папу или еще кого-нибудь».

И Лаура стала еще более бледной, тихой и ненавязчивой, чем раньше; няня даже забеспокоилась. Она поделилась с горничной неясными страхами, что Лауру «Бог приберет» молодой.

Но умер Чарльз, а не Лаура.

2

— Почему ты не купишь своему ребенку собаку? — требовательно спросил мистер Болдок, старый друг Лауриного отца.

Артур Франклин слегка опешил: вопрос прозвучал в разгар жаркого спора об итогах Реформации[158].

— Какому ребенку?

Болдок мотнул большой головой в сторону Лауры, которая ездила на велосипеде по газону, петляя среди деревьев. Спокойное развлечение, без всякой опасности повредить себе: Лаура была осторожной девочкой.

— С какой стати? — возразил Артур Франклин. — За собаками нужен уход, они вечно прибегают с грязными лапами и рвут ковры.

— Собаки, — сказал Болдок лекторским тоном, которым хоть кого можно вывести из себя, — имеют замечательную способность поднимать в человеке дух. Для собаки хозяин — это бог, которому она не только поклоняется, но еще и любит — это в нашей-то угасающей цивилизации. Люди сейчас охотна заводят собак. Это придает им ощущение силы и собственной значимости.

— Хм-м. И по-твоему, это правильно?

— Чаще всего нет, — ответил Болдок. — Но у меня есть застарелая слабость: я хочу видеть людей счастливыми. Я хотел бы видеть Лауру счастливой.

— Лаура совершенно счастлива, — сказал ее отец. — К тому же у нее есть котенок.

— Пф. Это не одно и то же. Подумай, и сам поймешь. Но твоя беда в том, что ты не хочешь думать. Вспомни, что ты сейчас говорил об экономических условиях времен Реформации. Ты хоть на минуту задумался, что…

И они опять с наслаждением заспорили, молоток и клещи, и Болдок высказывал самые фантастичные и провокационные мысли.

Однако в голове Артура Франклина засело неясное беспокойство, и в тот же вечер, зайдя к жене, когда та одевалась к обеду, он ни с того, ни с сего спросил:

— Слушай, с Лаурой все в порядке, да? Она здорова, счастлива и все такое?

Жена обратила на него удивленные синие глаза, чарующие васильковые глаза, такие же, как у Чарльза.

— Дорогой! Конечно! С Лаурой всегда все в порядке. Никаких капризов, вспышек раздражения, как у других детей. Лаура совсем не доставляет мне хлопот. Она безупречна во всех отношениях. Нам просто повезло.

Застегнув на шее жемчужное ожерелье, она спросила:

— А в чем дело? Почему ты заговорил о Лауре?

Артур Франклин туманно протянул:

— Да вот Болди… Он говорит…

— О, Болди? Ну ты же его знаешь. Он вечно что-то выдумывает.

И когда через несколько дней Болдок был приглашен к ним на ленч и они выходили из столовой, Анджела Франклин специально остановила няню и спросила ясным, слегка подчеркнутым голосом:

— С мисс Лаурой ничего не случилось? Она здорова и счастлива, не так ли?

— О да, мадам, — няня ответила уверенно и с некоторым вызовом. — Она очень хорошая девочка, не доставляет никаких хлопот. Не то что мастер Чарльз.

— Значит, Чарльз доставляет вам хлопоты? — спросил Болдок.

Няня почтительно повернулась к нему.

— Как обычный ребенок, он всегда готов шалить! Видите ли, он развивается, скоро пойдет в школу, в этом возрасте они всегда на взводе. И потом, у него плохо с желудком, он ест слишком много сладостей без моего ведома.

Она со снисходительной улыбкой покачала головой и ушла.

— Все равно она его обожает, — сказала Анджела, когда они вошли в гостиную.

— Это заметно, — сказал Болдок. И непроизвольно добавил: — Я всегда знал, что женщины дуры.

— Няня ничуть не дура!

— А я не про нее подумал.

— Про меня? — Анджела кинула на него строгий взгляд — но не слишком строгий, потому что все-таки это Болди, веселый, эксцентричный, ему дозволялась некоторая грубость — она была, можно сказать, одной из составляющих его привлекательности.

— Я подумываю написать книгу о проблемах второго ребенка, — сказал Болдок.

— Да что ты говоришь! Болди, не ратуешь ли ты за единственного ребенка в семье? Кажется, это считается нездоровым со всех точек зрения.

— Ха! В семье из десяти человек я назову множество здоровых черт. Конечно, я имею в виду законнорожденных. Работа по дому, старшие заботятся о младших и так далее. Работают все зубчики машины домашнего очага. Заметь, они действительно полезны, не для показухи. Но мы, как дураки, разделяем и изолируем их согласно возрастным группам! Называем это образованием! Пф! Вопреки природе!

— Эти твои теории! — снисходительно улыбнулась Анджела. — Так что насчет второго ребенка?

Болдок поучительно заговорил: