Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

— Я всерьез отношусь к вьюнку. — Болдок свирепо уставился на кучку сорняка на дорожке. — Серьезное дело — тля. И мой желудок, потому что иначе он задаст мне жару. Но у меня никогда и в мыслях не было серьезно относиться к жизни других людей. Для этого я их слишком уважаю.

— Вы не понимаете. Мне нестерпима мысль, что Ширли запутается в жизни и будет несчастна.

— Чепуха, — взорвался Болдок. — Что из того, что Ширли будет несчастна? Такова участь большинства людей. Тебе дано быть несчастным в этом мире, как дано все остальное. Имей мужество пройти эту жизнь — мужество и веселое сердце.

Он бросил на нее острый взгляд.

— А как насчет тебя, Лаура?

— Меня? — удивилась она.

— Да. Положим, ты — несчастна. Ты собираешься это терпеть?

Лаура улыбнулась.

— Я об этом не думала.

— Почему? Подумай о себе. Отсутствие эгоизма в женщине может быть столь же губительно, как тяжелая рука для кондитера. Чего ты хочешь от жизни? Тебе двадцать восемь лет, самое время выходить замуж. Почему ты ни капельки не охотишься на мужчин?

— Что за ерунда, Болди?

— Чертополох и бузина! — взревел Болдок. — Ты ведь женщина! Симпатичная, абсолютно нормальная женщина. Или ненормальная? Как ты реагируешь, когда мужчина пытается тебя поцеловать?

— Они не часто пытаются, — сказала Лаура.

— А почему, черт возьми? Потому что ты для этого ничего не делаешь. — Он погрозил ей пальцем. — Ты все время думаешь не о том. Вот ты стоишь — в аккуратном жакетике с юбкой, такая милая и скромная, что тебя похвалила бы моя мама! Почему ты не красишь губы под цвет почтового ящика[186], не покрываешь лаком ногти им под цвет?

Лаура вытаращила глаза.

— Вы же говорили, что терпеть не можете красные ногти и помаду!

— Конечно, я их терпеть не могу. Но мне семьдесят девять. Для меня они — символ, знак, что ты вышла на ярмарку жизни и готова играть в игры Природы. Вроде призыва к самцу — вот что это такое. Послушай, Лаура, ты не предмет всеобщего желания, ты не размахиваешь знаменем собственной женственности с таким видом, будто это у тебя само получается, как делают некоторые женщины. Если ты ничего этого не делаешь, то может клюнуть на тебя только такой мужчина, у которого хватит ума понять, что ты — его женщина. Но это само собой не случится. Тебе придется пошевелиться. Придется вспомнить, что ты женщина, сыграть роль женщины и поискать своего мужчину.

— Дорогой мой Болди, я обожаю ваши лекции, но я всегда была безнадежно заурядной.

— Значит, ты хочешь остаться старой девой?

Лаура слегка покраснела.

— Нет, конечно, просто я думаю, что вряд ли выйду замуж.

— Пораженчество! — взревел Болдок.

— Нет, что вы. Просто мне кажется невероятным, чтобы кто-то мог в меня влюбиться.

— Мужчины могут влюбиться во что попало, — невежливо сказал Болдок. — В женщину с заячьей губой, с прыщами, выступающей челюстью, тупой башкой и просто в кретинку! Половина твоих знакомых замужних дам таковы! Нет, юная Лаура, ты не хочешь утруждать себя! Ты хочешь любить — а не быть любимой, — и не скажу чтобы ты в этом не преуспела. Быть любимой — это тяжелая ноша!

— Вы думаете, я слишком люблю Ширли? Что у меня чувство собственности на нее?

— Нет, — медленно сказал Болдок. — В этом я тебя оправдываю. Ты не собственница.

— Но тогда — разве можно любить слишком сильно?

— Да! — рыкнул он. — В любом деле бывает свое слишком. Слишком много есть, слишком много пить, слишком много любить…

Он процитировал:

— Есть тысяча обличий у любви,
И все они несут любимым горе[187]

.

Набей этим трубку и кури, юная Лаура.

2

Лаура вернулась домой, улыбаясь про себя. Как только она вошла, из задней комнаты показалась Этель и заговорщическим шепотом произнесла:

— Тут вас ждет джентльмен — мистер Глин-Эдвардс, совсем юный джентльмен. Я провела его в гостиную. Велела подождать. Он ничего — я хочу сказать, не бродячий торговец и не попрошайка.

Лаура слегка улыбнулась; но суждению Этель она доверяла.

Глин-Эдвардс? Она такого не помнила. Наверное, кто-то из летчиков, которые здесь жили во время войны.

Она прошла в гостиную.

Ей навстречу стремительно поднялся совершенно незнакомый молодой человек.

С годами это впечатление от Генри не изменилось. Для нее он всегда был незнакомцем. Всегда оставался незнакомцем.

Открытая, обворожительная улыбка на лице молодого человека вдруг стала неуверенной. Казалось, он был огорошен.

— Вы мисс Франклин? — сказал он. — Но вы не… — Улыбка опять стала широкой. — Я полагаю, вы ее сестра.

— Вы говорите о Ширли?

— Да, — с видимым облегчением сказал Генри. — Мы с ней познакомились вчера на теннисе. Меня зовут Генри Глин-Эдвардс.

— Присаживайтесь. Ширли скоро придет, она пошла на чай в викариат. Хотите хереса? Или лучше джин?

Генри сказал, что предпочитает херес.

Они сидели и разговаривали. У Генри были хорошие манеры, в нем была обезоруживающая скромность. Обаяние его манер могло бы даже вызвать раздражение. Он говорил легко и весело, без запинок, но был безукоризненно вежлив.

Лаура спросила:

— Вы сейчас живете в Белбери?

— О нет. Я живу у моей тети в Эндсмуре.