Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

— Вы в них что-нибудь находите? Как можно подобные чучела называть произведениями искусства?

— По-моему, можно. Даже наверняка можно.

— Но ведь вам они не могут нравиться?

— Лично мне нет. Я по старинке люблю классику и все те направления в скульптуре, к которым привыкла с детских лет. Но это не означает, что у меня самый лучший вкус. По моему убеждению, человек должен уметь понимать новые формы изобразительного искусства. Да и музыки тоже.

— Музыка! По-вашему, это музыка!

— Не кажется ли вам, мистер Колдфилд, что вы слишком категоричны?

Резко повернув голову, он посмотрел ей прямо в глаза. Энн, покрасневшая и взволнованная, твердо встретила его взгляд.

— Категоричен? Может быть, может быть. Я полагаю, что у человека, после долгого отсутствия возвратившегося на родину, все, что не связано с его воспоминаниями, вызывает протест. — Внезапно он улыбнулся. — Придется вам мною заняться.

— Что вы, я и сама невероятно старомодна, — поспешно ответила Энн. — Сэра часто смеется надо мной. Но я осознаю, как прискорбно, что… ну как бы выразиться… что по мере приближения человека, прямо скажем, к старости он словно бы захлопывает свое сознание от всего нового. И становится не только скучным для окружающих, но и сам очень многое в жизни теряет.

Некоторое время Ричард шел молча.

— Смешно слушать, как вы, применительно к себе, рассуждаете о старости, — сказал он наконец. — Такой молодой женщины, как вы, я уже давно не встречал. Вы значительно моложе всех этих шумных девиц. Они на меня просто страх наводят.

— Да и на меня в какой-то мере тоже. Но я неизменно убеждаюсь в том, что они — существа добрые.

Наконец они достигли ворот Сент-Джеймсского парка. К этому времени солнце полностью вышло из-за облаков и стало почти тепло.

— Куда мы пойдем?

— Давайте посмотрим пеликанов.

С удовольствием наблюдая за птицами, они, не переставая, говорили об этих и других водоплавающих. Избавившийся от первоначального смущения, Ричард держался с мальчишеской непринужденностью и оказался очень приятным собеседником. Смеясь и болтая, они оба чувствовали себя как нельзя лучше в обществе друг друга.

— Может, присядем ненадолго? — предложил Ричард. — Если только вы не боитесь простудиться.

— Да нет, я одета тепло.

Усевшись на стулья, они продолжали любоваться водной гладью, своим нежным колоритом напоминавшей японские гравюры.

— Каким красивым бывает Лондон, — произнесла растроганная Энн. — Но не всегда это замечаешь.

— Для меня это просто открытие.

После минутного молчания Ричард произнес:

— Моя жена часто повторяла, что в Лондоне как нигде чувствуется приход весны. Набухшие зеленые почки, расцветающий миндаль, а позже — цветущая сирень гораздо выразительнее на фоне кирпича и каменных стен. За городом, говорила она, весна подступает постепенно и распространяется на такие большие пространства, что ее и не охватишь глазом. А в городском садике все происходит в течение одной ночи.

— Мне кажется, она была права.

Не глядя на Энн, Ричард с трудом выдавил из себя:

— Она умерла. Много лет назад.

— Я знаю. Мне говорил полковник Грант.

Ричард повернулся к ней.

— А он сказал вам, как она умерла?

— Да.

— С тех пор я живу с чувством вины. Меня неотступно преследует мысль, что я ее убил.

— Я вас понимаю. На вашем месте я чувствовала бы то же. Но ведь на самом деле все не так, и вы это знаете.

— Но это так.

— Нет, не так. С точки зрения вашей жены, да и любой женщины. Женщина сама осознает всю степень риска. И вдет на него. Это заложено в ней, в ее любви. Она, не забывайте, хочет иметь ребенка. Ваша жена ведь хотела ребенка?

— Даже очень. Элин так радовалась, что у нас будет ребенок. Я тоже. Она была молодая здоровая девушка. Никаких оснований для волнений не было.

И они снова помолчали.

— Какое несчастье, — промолвила Энн. — Мне так жаль!

— Но это было давным-давно.

— А ребенок тоже умер?

— Да. И знаете, в какой-то мере я даже этому рад. Мне кажется, что я возненавидел бы бедную малютку. Ибо всегда помнил бы, какой ценой оплачена ее жизнь.

— Расскажите мне о вашей жене.

И, сидя под бледными лучами негреющего солнца, он стал рассказывать ей об Элин. О том, какой красивой она была, какой веселой. И о внезапно находивших на нее приступах отстраненности, тогда он недоумевал, о чем она думает и почему в этот миг так далека от него.

Вдруг он оборвал себя на полуслове и заметил с удивлением:

— Столько лет я об этом ни с кем не разговаривал.

А Энн лишь мягко подбодрила его:

— Продолжайте, пожалуйста.

Счастье оказалось коротким, слишком коротким. Ухаживал он за Элин три месяца, затем свадьба со всей обязательной суетой, против которой он возражал, но настояла ее мать. Медовый месяц они провели в автомобильной поездке по Франции — осматривали замки Луары[120].