Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

— О Лора, как я рада тебя видеть! — вскричала Энн, поворачиваясь к следовавшему за ней спутнику. — Знакомьтесь: мистер Колдфилд, дейм Лора Уитстейбл.

«Ничего особенного, — подумала дейм Лора, вглядевшись в нового знакомого. — Временами упрямый. Честный. Добрый. Без чувства юмора. Возможно, сентиментален. И очень влюблен в Энн».

И она завела с ним непринужденную беседу.

— Велю Эдит принести нам чаю, — пробормотала Энн и вышла из комнаты.

— Для меня не надо, — крикнула дейм Лора ей вслед. — Уже поздно, дело к шести.

— А мы с Ричардом были на концерте и выпьем чаю. А тебе чего?

— Бренди с содовой.

— Хорошо.

— Вы любите музыку, мистер Колдфилд? — спросила дейм Лора.

— Да, особенно Бетховена.

— Все англичане любят Бетховена. А меня от него — стыдно признаться — клонит в сон. Правда, я, к сожалению, вообще не очень музыкальна.

— Сигарету, дейм Лора? — Колдфилд протянул ей свой портсигар.

— Нет, благодарю вас, я предпочитаю сигары. Значит, — она лукаво взглянула на него, — вы принадлежите к тому типу мужчин, который в шесть часов вечера вместо коктейля или хереса пьет чай?

— Нет, не сказал бы. Не такой уж я любитель чая. Но чай как-то больше подходит Энн, и… — Он замялся. — Я что-то не то сказал.

— Именно то. Вы проявили проницательность. Я вовсе не хочу этим сказать, что Энн не любит коктейлей или хереса, она как раз любит, но она из тех женщин, которые лучше всего выглядят за чайным подносом, притом уставленным чашками и блюдцами из тонкого фарфора и старинным серебром.

Ричард расцвел от удовольствия.

— Вы совершенно правы.

— Мы так давно знакомы с Энн, что я успела хорошо ее изучить. И я очень к ней привязана.

— Знаю. Она часто говорит о вас. Ну и, разумеется, я наслышан о вас также из других источников.

Дейм Лора ободряюще улыбнулась ему.

— О да, я одна из самых известных женщин в Англии. Я то заседаю по комитетам, то высказываю свою точку зрения по радио, то предлагаю человечеству наилучший рецепт выживания. Но при этом никогда не забываю одной весьма важной истины: что бы ни сделал человек на протяжении всей своей жизни, на самом деле это — ничтожно мало и с легкостью могло быть совершено кем-нибудь другим.

— Что вы, что вы! — запротестовал Ричард. — Как можно было прийти к столь обескураживающему выводу?

— Ничего обескураживающего в нем нет. Человек должен сознавать ничтожность своих усилий.

— Никак не могу с вами согласиться.

— Не можете?

— Не могу. Мне представляется, что человек, будь то мужчина или женщина, может сделать нечто значительное лишь в том случае, если прежде всего верит в себя.

— Да почему же?

— Конечно, дейм Лора…

— Я очень консервативна И в силу этого уверена, что человек должен знать самого себя, а верить — в Бога.

— Знать, верить — разве это не одно и то же?

— Прошу прощения, нет, не одно и то же. Одна из моих любимых теорий (совершенно неосуществимых, разумеется, что и придает теориям особую прелесть) заключается в том, что каждому из нас следовало бы один месяц в году проводить в пустыне. Близ источника воды, конечно, и с большим запасом фиников или любой другой пищи, употребляемой в этих местах.

— Весьма приятное времяпрепровождение, — улыбнулся Ричард. — Но я бы еще добавил к этому несколько книг из шедевров мировой литературы.

— А вот это не пойдет. Никаких книг. Книги навязывают нам некие модели. Когда у вас достаточно питья и еды и никаких, подчеркиваю, никаких дел, то появляется шанс познакомиться наконец с собственной персоной.

Ричард недоверчиво усмехнулся.

— Неужели, по-вашему, большинство из нас себя еще не знает?

— Безусловно не знает! В наше время ни у кого нет времени узнать о самом себе что-нибудь помимо парочки приятных вещей.

— О чем вы спорите? — поинтересовалась Энн, входя с бокалом в руке. — Вот тебе бренди с содовой, Лора. А чай сейчас принесет Эдит.

— Я проповедую мою теорию размышлений в пустыне, — откликнулась Лора.

— Значит, Лора села на своего любимого конька! — рассмеялась Энн. — Ты находишься в пустыне, не делаешь ничегошеньки и лишь размышляешь о том, какой ты ужасный человек.

— Неужели же все люди плохие? — сухо спросил Ричард. — Это, знаю, излюбленный тезис психологов, но объясните мне, пожалуйста, почему?

— Потому что, имея в своем распоряжении очень мало времени, человек при изучении самого себя невольно ограничивается лишь теми качествами, которые ему нравятся.

— Прекрасно, Лора, — сказала Энн. — Но допустим, человек посидел в пустыне, понял, какое он чудовище, а дальше? Сможет ли он измениться?

— С моей точки зрения — навряд ли, но он, по крайней мере, будет знать, как вести себя в определенных ситуациях, а главное — поймет, чем он при этом руководствуется.

— Но неужели человек и так не в состоянии вообразить себе, как станет поступать в том или ином случае? Неужели для этого ему совершенно необходима пустыня?