Роза и тис

Он снова расхохотался. Эхо его мерзкого хохота преследовало меня потом долгие годы. Много лет у меня в ушах стояло его грубое, низменное гоготание. В тот момент я его ненавидел и продолжал ненавидеть впоследствии.

Кроме того, я полностью осознавал собственное бессилие – бессилие и неподвижность. Он в полной мере дал мне почувствовать мою беспомощность, смерив меня быстрым презрительным взглядом. Да, гнуснее, чем он вел себя в ту ночь, и вообразить нельзя…

Снова расхохотавшись, он нетвердой походкой удалился в сторону амбара. Я глядел ему вслед в бессильной ярости… Горькая пилюля моего беспомощного, инвалидного состояния вновь напомнила о себе… Вдруг я снова услышал чьи-то шаги. Кто-то поднимался на террасу. На сей раз шаги были быстрые и легкие…

Выбежав на террасу, Изабелла подошла ко мне и уселась рядом.

Движения ее, как всегда, были лишены суеты. Она сидела молча, как раньше. Но я видел: в ее состоянии произошла перемена. Ничем не выдавая себя внешне, она словно искала утешения. Что-то внутри нее стронулось с места и пробудилось к жизни. Я ясно почувствовал: ей сейчас нелегко. Но я не знал, даже гадать не мог, что происходит у нее в голове. Может, ей и самой это было непонятно.

– Изабелла, дорогая, – спросил я довольно бессвязно, – у вас все хорошо?

Не знаю, что я имел в виду.

Она ответила не сразу:

– Не знаю…

Спустя несколько минут ее ручка скользнула в мою. С ее стороны это был очаровательный знак доверия… Я никогда его не забуду. Мы сидели молча. Мы просидели в таком положении почти час. Затем из Длинного амбара начали выходить люди; к нам подходили женщины, болтали, поздравляли друг друга с тем, как хорошо все прошло… Одна из них подвезла Изабеллу домой на машине.

Все происходящее казалось мне чем-то нереальным, как во сне.

Глава 17

Я полагал, что на следующий день Габриэль предпочтет держаться от меня подальше, однако его поведение всегда было непредсказуемым. Еще не было одиннадцати, а он уже ввалился ко мне в комнату.

– Так и знал, что застану вас в одиночестве. Ну и дурака же я свалял вчера ночью!

– Можно и так сказать. Я бы употребил более сильное выражение. Вы, майор, просто свинья.

– Что она сказала?

– Ничего.

– Она что, обиделась? Разозлилась? Черт побери, должна же она была сказать хоть что-то! Она почти час сидела рядом с вами!

– Она вообще ничего не сказала, – повторил я.

– Как я жалею, что… – Внезапно он забеспокоился. – Послушайте, надеюсь, вы не думаете, что я ее совратил? Ничего подобного не было! Господи, разумеется, нет! Я только… ну, скажем, немного поиграл с ней в любовь, вот и все. Лунный свет, хорошенькая девушка – такое, наверное, с каждым может случиться!

Я не ответил, но Габриэлю ответ был и не нужен.

– Вы правы, мне особенно нечем гордиться. Но она довела меня… Всякий раз, как я ее вижу, она доводит меня до белого каления. На вид такая святоша, что до нее и дотронуться-то страшно! Вот почему вчера я стал ее целовать – и, скажу вам честно, удовольствия мне это не доставило… Согласен, я поступил как скотина, но ведь она отвечала мне, Норрис!.. Так что она ничем не отличается от других девчонок, которых можно подцепить в субботу вечером после танцев! Наверное, теперь она меня ненавидит. Я всю ночь глаз не сомкнул…

Он беспокойно заходил взад и вперед по комнате, затем спросил:

– Она правда ничего не говорила? Вообще ничего? Ни слова?

– Я уже говорил вам два раза, – ответил я холодно.

Он обхватил голову руками. Наверное, такой жест мог показаться смешным, однако у него он был исполнен подлинного трагизма.

– Я не понимаю, о чем она думает, – глухо проговорил он. – Я вообще ничего о ней не знаю. До нее невозможно достучаться! Как та проклятая фреска в Пизе. Праведница сидит в раю под деревом и улыбается… Я просто должен был спустить ее с небес на землю! Понимаете, должен! Не мог я больше выносить ее превосходства – говорю вам, она довела меня! Я хотел ее унизить, устыдить, показать, что она ничем не отличается от других. Хотел, чтобы она попала в ад вместе со мной…

– Ради бога, Габриэль, заткнитесь, – зло прервал его я. – У вас совесть есть?

– Нет. И у вас бы не было, если бы вы испытывали такие же муки, как я. День за днем, неделя за неделей… Хоть бы никогда ее не видеть, не знать, забыть! Хотел бы я забыть о ее существовании!

– Я и понятия не имел…

Он не дал мне договорить:

– Да уж, вы-то точно понятия не имели! Да вы дальше своего носа ничего не замечаете! Большего эгоиста, чем вы, я в жизни не встречал – сидите и упиваетесь своими переживаниями! Разве вы не видите, в каком я состоянии? Еще немного, и мне будет наплевать, пройду я в парламент или нет!

– Страна от этого только выиграет, – заметил я.

– Ужас в том, – мрачно продолжал Габриэль, – что я ухитрился так запутаться…

Я ничего не ответил. Я столько натерпелся, когда он был, так сказать, на коне и хвастал без умолку, что теперь, при виде его поверженного состояния, испытывал даже нечто вроде удовлетворения.

Мое молчание его раздражало. Я ликовал. Мне и хотелось его позлить.