Налетел ветерок – пошелестел в ярко-зеленых листьях гранатового дерева. И листья как будто ожили и принялись шептать ее имя нестройным хором. Тихо и очень язвительно:
–
Она опять опустилась на колени. Положила на землю камень, завернутый в рубашку, а сверху на камень – конвертик с семенами. Потом сорвала пучок мокрой мертвой травы и принялась оттирать руку, которой брала семена. Конечно, живая сочная трава была бы гораздо лучше. Но живой травы здесь не было. Мареновые подтеки на коже заметно побледнели, но полностью все-таки не отмылись, а пурпурный сок под ногтями остался таким же ярким. Рози подумала, что эти подтеки – как родимые пятна, от которых избавиться невозможно. Ребенок по-прежнему плакал где-то вдали, но теперь его крики доносились все реже и реже.
– Ладно, – пробормотала Рози, поднимаясь на ноги. – Главное – не совать пальцы в рот. Помни об этом, и все будет в порядке.
Она подошла к белой лестнице, уводящей под землю, и нерешительно остановилась у первой ступеньки. Ее пугала непроглядная тьма внизу. И надо было собраться с силами, чтобы решиться на первый шаг. Теперь постамент из белого алебастра с надписью «ЛАБИРИНТ» напоминал ей надгробный камень над незасыпанной узкой могилой.
Но там внизу плакал ребенок – тихонечко хныкал, как делают дети, которых никто не придет успокоить и которые это чувствуют. В конце концов именно этот жалобный и одинокий плач заставил Рози сдвинуться с места. В таком страшном месте детям нельзя быть одним.
Спускаясь вниз, Рози считала ступеньки. На седьмой она прошла точно под алебастровым выступом с надписью. На четырнадцатой – оглянулась на прямоугольник белого света, оставшийся за спиной, а когда вновь пошла вниз, в темноту, этот белесый прямоугольник еще долго стоял у нее перед глазами, точно призрачная пелена. Она спускалась все ниже и ниже, шлепая босыми ногами по холодным каменным ступеням. Она понимала, что ей уже не превозмочь липкий страх, поселившийся в сердце. Что от него уже не избавишься. Оставалось только терпеть. И если она это вытерпит, ей уже будет чем гордиться.
Пятьдесят ступенек. Семьдесят пять. Сто. На сто двадцать пятой она снова остановилась, потому что вдруг поняла: темнота рассеялась, и стало хоть что-то видно.
Но это была не игра воспаленного воображения. Рози медленно поднесла руку к лицу. И рука, и маленький конвертик с семенами светились тусклым зеленым светом – колдовским светом. Она поднесла к лицу другую руку, с камнем, завернутым в изодранную рубашку. Да, она ее видела. Она огляделась по сторонам. Стены лестничного пролета светились все тем же зеленоватым светом. В его бледном мерцании подрагивали и извивались какие-то темные тени, словно это были не каменные стены, а прозрачные стенки аквариума, за которыми медленно колыхались тела мертвецов.
Но она была просто не в силах прогнать эти жуткие мысли. Пусть это был сон, но сейчас он превратился в реальность. И сейчас ей хотелось только одного: бежать без оглядки из этого мрачного места.
Хорошая мысль. Просто
Впереди она разглядела три каменные стены, которые не доходили до потолка. Они были повернуты к ней торцом, уходили еще дальше вперед – в темноту – и излучали все тот же тусклый зеленоватый свет. Высотой около двенадцати футов, они были слишком высокими для того, чтобы, проходя мимо, можно было заглянуть через верх. Рози тревожно оглядела четыре узких прохода, образованных этими стенами. Какой из них выбрать? Где-то впереди по-прежнему хныкал ребенок… но теперь его плач затихал… удалялся. Впечатление было такое, что это играет радио и кто-то медленно поворачивает ручку громкости, приглушая звук.
– Плачь! – крикнула Рози, и ее крик отдался гулким эхом от каменных стен.
– Ачь!.. ачь!.. ачь!
Ничего. Четыре прохода – четыре входа в лабиринт – были как черные узкие пасти, раскрывшиеся в одинаковом выражении испуганного потрясения. На полу во втором справа проходе, неподалеку от входа, чернела какая-то темная куча.