Роза в цвету

До того она не успела его толком разглядеть – робела после их утреннего разговора. Его вид и поведение изумили ее не меньше, чем его слова, и выражение ее лица стремительно изменилось, напомнив Чарли, что нельзя забывать о манерах. Он встал, поспешно стащил с головы шляпу и остался стоять, глядя на Розу непривычно неподвижным, но при этом рассеянным взглядом и продолжая говорить столь же торопливо и отрывисто, как будто, единожды начав, уже не мог остановиться:

– Прости, шутки у меня не высшего пошиба, больше так не буду. У меня от жара в комнате что-то голова кружится, я, наверное, простудился. Холодно, промерз совсем, хотя мчался как оглашенный.

– Надеюсь, не на этом твоем злонравном жеребце? Я знаю, как это опасно – поздно ночью, да еще и одному, – сказала Роза, отступая за кресло, потому что Чарли двинулся к камину, осторожно миновав скамеечку для ног.

– Опасность будоражит, этим она мне и нравится. Никто еще меня не называл трусом, пусть только попробует. Я никогда не отступаю и не позволю какому-то жеребцу собою командовать. Будет пытаться меня сломить, я ему сам шею сломаю. Нет, я это не всерьез, ты ничего такого не подумай, все хорошо. – Чарли рассмеялся, и Розу сильно встревожил его смех, потому что в нем не было ни капли веселья.

– Как прошел день, удачно? – спросила она, пристально глядя кузену в лицо, он же стоял, задумчиво разглядывая сигару и спичку в своих руках и явно сомневаясь, которой из них нужно чиркнуть, а которую раскурить.

– День? А, изумительно. Тысячи две визитов, славный ужин в клубе. Рэндал у нас поет не лучше вороны, но я славно утер ему нос, когда попытался спеть нашу старую добрую:

Смеяться лучше, чем вздыхать…[31]

И Чарли в полный голос затянул вакхическую мелодию, поводя спичечным коробком и, видимо, пытаясь тем самым изобразить, как он утер нос Рэндалу.

– Тш-ш! Ты бабулю разбудишь! – воскликнула Роза голосом столь повелительным, что Чарли умолк на половине рулады, уставился на нее пустым взглядом и извиняющимся тоном произнес:

– Просто хотел показать, как полагается петь эту песню. Не сердись, душечка, посмотри на меня так, как смотрела утром, – и клянусь, я больше в жизни не спою ни одной ноты, если только ты не попросишь. Просто я слегка навеселе, мы хором выпили за твое здоровье, и они все меня поздравляли. Я сказал, что пока еще не объяснился. Стоп, не хотел я про это упоминать. Ну, не важно, я вечно попадаю впросак, но ты неизменно меня прощаешь, ты ведь такая добрая. Прости и сейчас и не сердись, мое сердечко.

И, уронив вазу, он внезапно прянул вперед, заставив Розу отшатнуться за спинку кресла.

Она не сердилась, но была поражена и перепугана, ибо успела сообразить, в чем дело, и побледнела так, что даже Чарли это заметил и попросил прощения, прежде чем она бросит ему слова укора.

– Поговорим завтра. Час совсем поздний. Прошу тебя, иди домой, а то дядя скоро вернется, – сказала Роза, стараясь придать тону естественность, но выдав себя дрожью в голосе и горькой тревогой в глазах.

– Да-да, пойду, ты устала, завтра все поправим. – Слово «дядя» вроде бы ненадолго прояснило ему сознание, и Чарли двинулся к двери, однако походка его была столь нетверда, что уже сама по себе выдала бы позорную правду без всяких слов. Впрочем, достичь двери он не успел: его остановил перестук колес, он вслушался привалившись к стене, и на лицо его наползло выражение отчаяния, смешанное с лукавством.

– Брут, негодник, сбежал, и куда теперь мне податься? Домой мне не дойти, слишком голова кружится. Роза, это просто простуда, уверяю тебя, а еще я замерз, да, замерз. Вот, посмотри! Попроси вон этих там мне подсобить, гоняться за негодником нет никакого смысла. Вот только мама перепугается, когда вернется домой! – И, рассмеявшись тем же пустым смехом, Чарли стал нашаривать дверную ручку.

– Нет-нет, не показывайся им на глаза! Никто ничего не должен знать! Останься здесь до прихода дяди, он что-нибудь придумает. Ах, Чарли! Ну как ты мог! Как мог – после твоего обещания? – И, забыв про страх от нахлынувших на нее отчаяния и стыда, Роза подбежала к кузену, отцепила его руку от задвижки и повернула ключ; а потом, поскольку смотреть на эту его бессмысленную улыбку она была не в силах, Роза упала в кресло и закрыла лицо руками.

Ее вскрик, движение, а главное – склоненная головка наверняка отрезвили бы бедного Чарли, но было уже слишком поздно. Он обвел гостиную беспомощным затуманенным взглядом, будто пытаясь отыскать здравый рассудок, стремительно от него ускользавший, однако тепло и холод, возбуждение и бесчисленные тосты за чужое здоровье слишком хорошо сделали свое дело, тут уже разом не протрезвеешь, поэтому, признав поражение, Чарли повернулся и, застонав, упал ничком на диван, превратившись в одно из самых прискорбных зрелищ, которые предстали взору пришедшего нового года.