Роза ветров

— Что думаешь, бог войны? — обратился он к одноглазому любимцу команды. — Мог ошибиться Иван Федорович или не мог?

Сладко зевнув, кот махнул по карте хвостом и потянулся.

— Вот и я думаю, что всякое может быть.

На судно Марсик попал в Портсмуте. Точнее, не столько попал, сколько возник на нем из своего кошачьего небытия. Во время погрузки свежей провизии для океанского плавания в трюм забралась беременная британская кошка. Разрешившись, она не стала заботиться о потомстве, и котята из англичан сделались русскими. Правда, подданство их продлилось недолго — большинство из них почти сразу по уходе родительницы были съедены крысами. Выжил по какой-то причине только один. Сумев, очевидно, спрятаться от страшной угрозы, он еще целый месяц прожил в трюме, находил себе пропитание, отбивался от грозных врагов, жаждавших его плоти, потерял в этих боях глаз, повредил позвоночник, пока в итоге его не обнаружил там матрос 2-й статьи Новограблин. Котенок, загнанный крысами в глухой угол между предназначенными для Петропавловского порта тюками, неистово шипел и тем самым не только держал окруживших его тварей на безопасном расстоянии, но и привлек внимание человека.

Из уважения к такой непреклонной жизненной воле матросы сочли спасенного своим товарищем и поместили на постоянное жительство в кубрике. Со временем он избрал ту его часть, где располагались марсовые[96], что повлияло на выбор имени.

По причине отсутствия глаза и скрюченной навсегда спины вид Марсик имел самый злодейский, и это тоже веселило команду.

— Героический зверь, — говорили они между собой, но офицерам и боцману показывать своего героя не спешили.

Ходил он совсем плохо, беспрестанно стукался головой об углы, запинался, частенько падал. Пока оставался в кубрике, все было ничего, однако постепенно он окреп, осмелел и норовил подняться на палубу, где на свою беду мог попасться на глаза командирам. Матросы снимали котенка с трапа, которого он все никак не мог одолеть, смеялись и пускали его бродить по своему матросскому царству. Марсик выписывал роскошные петли, подобно подгулявшему в порту морскому бродяге, что окончательно привязывало моряков к этой неловкой, но упрямой кошачьей душе.

Упорство, с каким он боролся буквально за все в своей жизни, выразилось в итоге еще и в том, что он приучился использовать корабельную качку. Во время штиля его сильно мотало по кубрику, но стоило «Байкалу» поймать ветер и начать раскачиваться на ходу, как Марсик становился совершенным красавцем. В шторм он шел уже так ровно, как скрюченный палец пономаря по Святому Писанию, и ни один человек в целом свете не сказал бы, что видит перед собой немощного, практически парализованного кота.

Перед самым Рио-де-Жанейро, когда Марсик уже заметно подрос, ему удалось обмануть своих бдительных товарищей, умчавшихся наверх по общей авральной команде, и выбраться на палубу прямиком пред светлы очи командира судна. Увидев бредущего, как по нитке, кота, Невельской удивился не столько даже его присутствию на борту, сколько уверенности, с какою тот вышагивал по палубе, словно был приклеенным к ней. Вокруг все ходило ходуном, и то, что секунду назад располагалось у кота под ногами, уже через половину мгновения оказывалось где-то сбоку, если даже не над головой, но Марсик на эту болтанку не вел даже ухом. Он как будто родился посреди этой свистопляски и держался так спокойно и с полным ко всему равнодушием, как мог бы, пожалуй, какой-нибудь обыкновенный деревенский Васька, бредущий себе в тихий скучный денек под квелое кудахтанье куриц по пыльному и совершенно неподвижному крестьянскому двору Невельской не успел тогда склониться к небывалому пассажиру, как рядом остановился, будто врос в палубу, пробегавший мимо марсовой матрос Гречихин.

— Это ничто, ваше высокоблагородие! — закричал он с перепугу на командира. — Ничто! Это мы сей же час уберем!

Подхватив уже мокрого кота на руки, он затолкал его под робу и умчался с глаз долой вниз, однако после аврала был призван к ответу. Боцман Иванов, явившийся вместе с Гречихиным понести наказание, доложил, что самолично хотел выбросить нежелательное на корабле кошачье лицо за борт, но матросы встали стеной.

— Это каким же образом он ухитряется в качку так ровно ходить? — удивлялся тем временем Невельской, не слушая боцмана и глядя в одиноко смотревший прямо на него равнодушный кошачий глаз. — Прямо моряк.

— Так точно, ваше высокоблагородие! — гаркнул Гречихин. — Натурально морской кот. Глуховат, правда. На «кис-кис» не идет, хоть ты тресни.

— Так, может, он иностранец? Просто не понимает по-русски.

— Никак нет, господин капитан-лейтенант! Русский он. Песни наши любит.

— Как же он их слышит, если ты говоришь, он глухой?

— Громко поем, ваше высокоблагородие!

— Это да, — улыбнулся Невельской. — Даже у меня иногда слышно.

— Насчет кота не извольте беспокоиться, — вмешался боцман, поняв, что командир не сердит и момент для разрешения ситуации наступил самый подходящий. — Дойдем до Рио-Жанейро, там оставим.