Розалинда. Детектив

Я промолчал. По правде говоря, я не знал, что ей сказать. Моя мать — сильная, гордая женщина. У меня никогда не было с нею теплых отношений. И в тот момент она, в черном дорожном плаще, бледная, с тонкими губами, искусанными в кровь, внушала мне лишь страх.

Я был не единственным. Девица, развлекавшая нас, тихонько подобрала юбчонку и ползком перебралась к другому кавалеру. Остальные в компании тоже затихли.

Моя мать подошла ближе, и взяла меня за руку.

Розалинда — я знаю, вам не понравилось то, что моя мать поставила вам на руке печать нашего рода. Но это лишь временно. Она пройдет после аукциона. Моя же печать, данная мне еще при рождении, не уйдет никогда.

У каждого в семье Магсов, как у ближайших слуг короля, есть такая. Она ставится клеймом, как родовой лошади или собаке, в самом раннем детстве. Благодаря ей наша сила, как магов воды, увеличивается, и, из-за нее же, мы вынуждены повиноваться кольцу, которое носит глава нашей семьи. Думаю, это сделано, чтобы птенцы, вроде меня, не думали бросать свое гнездо и были верными слугами короля. И это демонически действенно.

Отец был при смерти. Главою семьи стала моя мать. И лишь стоило матери коснуться моей руки, как печать активировалась. Через все мое тело, словно ток, прошли боль, страдание, и невероятное презрение, которое ко мне испытывала эта женщина.

— Мы едем домой, — сказала мама. И я повиновался.

Когда мы приехали, отец уже был без сознания. Он бредил, и в своем бреду просил моего прощения. Но что я вернулся и простил его — он так и не узнал.

В час его смерти, мама подошла к часам на камине, остановила часы, а затем снова завела их.

— Запомни, Александр, — сказала она, — С этого момента начинается твоя жизнь, как истинного наследника семьи Магс.

Вот и все.

Думая о последних часах жизни отца, я полон сожаления, что не приехал раньше. Я должен был простить его, он должен был знать, что я рядом. Но я променял его и честь семьи на грех и сомнительных друзей. Поэтому я не имею права быть здесь. Не имею права судить людей. Как я могу отнимать чью-то честь, когда моей уже давно не осталось?

На этом аукционе, каждый раз, когда я смотрел на Грэйс Арон, зная ее секрет, я был поражен, как похожи мы с ней. Лицемеры. Лжецы. Застегнуты на все пуговки, скрывая под маской приличия нашу низкую, порочную сущность.

Глава 28

Александр замолчал. В тишине я услышала скрип открывающейся двери. Хорошо, что печати было этого достаточно. Что же до меня, то…

— О демоны! И это твое ужасное признание!? — захохотала я, — Моя история куда интереснее. Но сейчас не время. Пойдем.

И, подмигнув Александру, вышла из комнаты.

Коридоры поместья представляли собой странное, и, вместе с тем, завораживающее зрелище. Факелы, свечи, камины — спали крепким сном. Мастера Теней умеют усыплять свет. И все же поместье горело. Небесно-голубые, чистые блики жидкого хрусталя, витающие в воздухе, освещали нам с Александром путь. Я была рада, что Сэлвер воспринял мои слова всерьез. Он хорошо постарался. И все же, хрусталь не был предназначен для освещения. Вокруг оставались закоулки коридоров, запертые темные комнаты, плохо освещаемые углы, чердак и подвал — сотни лазеек для теней Генри.

Мы спустились на первый этаж — в гостиную. Он был пуст. Пол, тонким слоем, покрывала вода.

Мое сердце бешено заколотилось. Я надеялась, что сил Курта хватит на большее. Но, похоже, он не справился. В отсутствии магии Александра, удерживающей воду вокруг поместья, Четыре Ручья наступали на нас, пытаясь затащить в свои воды.

— Бедные лошади, — пробормотал Александр.

Я содрогнулась: конюшня была в затопленном подвале… Ужасная смерть для столь благородных животных.

А время шло. И его оставалось все меньше.

И мы даже не знали, живы ли остальные участники аукциона.

Надо признать, Генри Соквел рассчитал все идеально.

Он был слишком постоянным участником этого аукциона грехов. Генри знал, что Сэлвер Освальд более изобретатель, чем маг. Аманда — не обладала особой силой. Что же до Курта — то после того, как у него отрубили руку и ногу, его тоже можно было списать со счетов. Так же как и Аронов — поверженного гордого отца, и дочь, терзаемую собственным грехом — от магов в таком состоянии нельзя ждать чудес. Проще говоря, Генри знал, что к концу аукциона остаются лишь тени людей, и это-то и было ему нужно.

Всю свою жизнь Генри был слеп. И, свою теорию его грехопадения в убийство, я строю на том, что смерть давала ему зрение.