Розанов

«О Вас. Вас. сказать могу лишь очень немного, ибо иначе – надо говорить слишком много. Существо его – Богоборческое: он не приемлет ни страданий, ни греха, ни лишений, ни смерти, ему не надо искупления, не надо и воскресения, ибо тайная его мысль – вечно жить, и иначе он не воспринимает мира. Вас. Вас. есть такой шарик, который можете придавливать – он выскользнет, но который не войдет в состав целого мира: он сам по себе… Это – стихия хаоса, мятущаяся, вечно-мятущаяся, не признающая никакой себе грани, – хаоса не понявшего и не умеющего понять своей конечности, своей условности, своей жалкости вне Бога. Бейте его – он съежится, но стоит перестать его бить, он опять возьмется за свое. И потому Вас. Вас. надо глотать целиком – если можете и хотите, и отбрасывать целиком – если не умеете и не желаете проглотить. Меня удивляет, как это ни Вы, ни другие не видят непрерывности мыслей, настроений и высказываний В. В.: право же, он говорит теперь то же (в сущности дела), то же именно, что говорил раньше.

Спорить тут бесполезно, ибо В. В. не умеет слушать, не умеет и спорить, но по-женски твердит свое, а если его прижать к стене, то негодует и злится, но конечно не сдается. Если бы действовать на него не логически, а психологически, то он (и это не было бы корыстно, расчетливо, а произошло бы само собою) стал бы говорить иное, хотя и не по существу, а – по адресу. Например, если бы его приютил какой-либо монастырь, давал бы ему вволю махорки, сливок, сахару и пр., и пр., и, главное, щедро топил бы печи, то, я уверяю, В. В. с детской наивностью стал бы восхвалять не этот монастырь, а по свойственной ему необузданности обобщений, чисто детских индукций ab exemplo ad omnia – все монастыри вообще, их добро, ту их человечность, христианский аскетизм и т. д. И воистину, он воспел бы христианству гимн, какого не слыхивали по проникновенности лирики. Правда, этот гимн, если бы внимательно вслушаться в него, оказался бы восхвалением христианства не за христианственность, а за некоторые нейтральные черты в нем, но он был бы сладостно действен, общественно (т. е. для дураков, кои не умеют разбираться в сути дела) более полезен, нежели все говоримые проповеди, вместе взятые. Но вот, приехал В. В. в Посад. Его монастырь даже не заметил, – конечно! – в Посаде выпали на долю В. В. все те бедствия, которые в гораздо большей степени в это же время выпали бы в СПб., в Москве и всюду. Нахолодавшись и наголодавшись, не умея распорядиться ни деньгами, ни провизией, ни временем, этот зверек-хорек, что ли, или куничка, или ласка, душащая кур, но мнящая себя львом или тигром, все свои бедствия отнес к вине Лавры, Церкви, христианства и т. д., включительно до И. Х. Почва была подготовлена: семейные истории В. В., уже давно намозолившие ему шею, подготовили его бешенство против консистории, Церкви, Христа. Кое-что в словах его, ложно выраженное, содержит правильное постижение хода мировой истории. Но все же так это выражается, ложно, по основному направлению В. В-ча, по его складу духа, не приемлющему никакого “нет”, никакой задержки, никакого “должен”, – стремящегося излиться, как льется поток воды, и не переносящего ни малейшей препоны, на самое короткое время».

Ученик

К этой трезвой, логической, очень умной, как всегда у математика Флоренского (коего Розанов корил за уход в «сухую, высокомерную, жестокую церковность»), характеристике ни прибавить ни убавить, но, дерзновенно перефразируя известное высказывание героя Достоевского «ежели мне математически докажут, что истина вне Христа…» и далее по тексту, был человек, который именно с Розановым, а не с «истиной» предпочел остаться и который, к слову сказать, и фатального противоречия между В. В. и Тем, Кого тот в ослеплении и безумии своем гнал до своих последних дней исключительно, тоже не находил.

«И Вы думаете, что я могу сердиться на Ваши “А<покалипсисы>” и на Вас! – писал он Розанову. – Знаете, что я не думаю, – нет, а верю: это больше, чем думаю. – Если б Господь Христос пришел опять сюда, к нам, то могло бы случиться, что ⁹/₁₀ священников от него отвернулись бы: некогда, мол, не до того: у нас дело, – а В<асилий> В<асильевич> Ему бы последнюю корочку подал, несмотря ни на какие Ваши “А<покалипсисы>”. И потому я ни на минуту не верю, что Вы ушли от Него: помните, Он сказал притчу: “Один сказал: пойду – и не пошел, другой сказал: не пойду и не пошел”? Розанов больше, чем “сочинения В. Розанова”. О, как это знает и любит всякий, кто вошел в Вашу комнату, кто ел Ваш хлеб, как ел я…»