Розанов

Впрочем, больше доверия вызывают воспоминания племянника «тяжелой старухи» Евгения Павловича Иванова (их цитирует в своей книге Л. И. Сараскина): «Через несколько лет приехавшая к нам для дачного отдыха в село Черное Нижегородской губ. воспитанница ее Саша, оказавшаяся необычайно добрым, мягким и преданным своей покровительнице человеком, тонет во время купания в Оке. Живо воскрешаю перед глазами этот момент, когда о несчастье в ранние утренние часы приехал я с моим покойным отцом П. П. Ивановым предупредить тетку о случившемся. Помню тяжелые переживания сознавшей свое полное одиночество ослабевающей женщины».

После этого Аполлинария Прокофьевна продала дом в Нижнем, переехала в Крым и прожила там остаток дней, своим неверным супругом никак не интересуясь. «Стану я читать такого фальшивого, чиновного и продажного человека!..» – заявила она своему племяннику.

Не знал Розанов и того, что в мировоззрении Розановой произошли известные перемены: нигилистка в юности, она вступила в Императорское Палестинское общество и совершила паломничество на Святую землю, а позже стала активным членом «Союза русского народа», заняв в нем пост товарища председателя, а потом и вовсе председательницы Покровского отдела общественной организации в городе Севастополе и 55-ю позицию в имперском списке. Если учесть, что все это происходило в те годы, когда ее супруг, по его собственному выражению в письме беллетристу Горькому в 1911 году, и сам «зачерносотенничался» и стал печататься в «Земщине» (печатном органе «Союза русского народа»), то единство их взглядов, несмотря на взаимную глубокую личную неприязнь и отсутствие общения, кажется весьма примечательным в духе известной русской поговорки про мужа и жену.

Качнуться влево

Впрочем, это все опять же случится позднее, а тогда, в самом начале девятисотых, в жизни В. В. произошла одна существенная добрая перемена, вследствие чего Суслова стала ему попросту ненужна и неинтересна. Благодаря ли розановским статьям, посвященным теме семьи в России («С каждым годом у Вас, глубокоуважаемый Василий Васильевич, является все больше и больше поклонников, – писала Розанову в 1901 году А. Г. Достоевская. – Ну и всколыхнули Вы наше спящее царство или вернее болото своими статьями о детках. Только и слышишь об этом разговоры и радуешься, что над этим вопросом начинают задумываться»), или же просто вопрос, что называется, «созрел» и «перезрел», но только порядок признания рожденных вне зарегистрированного церковного брака детей в империи был в 1902 году изменен. Определением С.-Петербургского окружного суда от 22 сентября 1904 года четыре розановские дочки и его единственный сын получили фамилию отца и уже как Розановы отправились учиться каждый в свою школу, которую мама для них тщательно и придирчиво выбирала. Сама не шибко образованная («Папа пробовал ее учить, но потом махнул рукой», – вспоминала Татьяна Васильевна), она хотела дать хорошее образование детям даже вопреки тому, что ее супруг придерживался в этом вопросе взглядов патриархальных.

Их брак по-прежнему так и оставался непризнанным, но Розанов – что было весьма в его духе – к семейной теме на время несколько подостыл, чтобы снова вернуться к ней в «Листьях», а пока переключился на другие. Например, на первую русскую революцию, за которой следил очень внимательно, опубликовав впоследствии из статей на эту тему книгу с превосходным гимназическим названием «Когда начальство ушло». Однако еще более отчетливо розановское отношение к событиям 1905 года, его удивление, возмущение, восторг, надежды и разочарования революционной поры можно почувствовать в письме А. М. Горькому, написанном в ноябре того тяжелого для России года, и на этом сюжете есть смысл остановиться подробнее.

Казалось бы, далекий от политики, погруженный в частную жизнь консерватор и идейный монархист, каким, несмотря на свое декадентство, оставался автор реакционного «Нового времени», В. В. должен был революцию сразу же безоговорочно осудить, отнестись настороженно или хотя бы остаться равнодушным, ан – нет!

«Сшиблись грудь с грудью весь русский идеализм, – который только теперь обнаружил свои маленькие размеры, в смысле человеческого состава, – и последний цинизм. Вот уж судьба! Рок, fatum! Нельзя было предвидеть в 1903 году. Михайловский-то умер: вот бы посмотрел. Да и все, милые, сошли скорбные в могилу без всяких надежд или с какими-то тусклыми, не верными, робкими. Знаете ли, до чего разрослось движение: сегодня за обедом 2 дочери из приготовительного класса гимназии Стоюниной говорят: “а к нам подошли девочки (т. е. подруги-приготовишки) и спрашивают: ‘вы (т. е. Розановы) за кого – за рабочих или за царя?’” (каково разделение?!) – “Ну, за кого же вы?” – “Конечно, за рабочих”; – “А ты?” (сын 5–6 лет): “я за царя”. Ну, подумайте. И девчонки что-то понимают, не так сболтнули: верно думают: “рабочие – это бедные, царь – богач; мы за рабочих”.