Розанов

Еще было давно: я купил мохнатую собачонку, пуделя. И, не говоря ничего дома, положил под подушку Вере, во время вечернего чая. Когда она пошла спать, то я стал около лестницы, отделенной лишь досчатой стеной от их комнаты. Слышу:

– Ай!

– Ай! Ай! Ай!

– Что это такое? Что это такое?

Я прошел к себе. Не сказал ничего, ни сегодня, ни завтра. И на слова: “Не ты ли положил?” – отвечал что-то грубо и равнодушно. Так она и не узнала, как, что и откуда».

По морде даст

Был Василий Васильевич великим домоседом, но иногда все же путешествовал с семьей по России и за границу – так, год спустя после канонизации святого Серафима съездил в Саров, в другой – плавал по Волге (отсюда и превосходные путевые очерки «Русский Нил», в которых он вспоминал костромские, симбирские и нижегородские годы). Побывал в Италии, написав впоследствии книгу «Итальянские впечатления», которую высоко оценил Блок. Видел Швейцарию, Германию, Кавказ. Посетил Ясную Поляну, куда очень давно еще через знакомство со Страховым стремился попасть, и, наконец, после нескольких настойчивых писем фактически вынудил Толстого прислать ему приглашение. Возможно, по этой причине здесь случилась своего рода неудача. Помнил или нет хозяин яснополянского дома те противоречивые характеристики, которые давал своему протеже покойный Страхов, позабыл или нет Лев Николаевич наделавшую шума десятью годами ранее статью В. В. в «Русском вестнике» «По поводу одной тревоги гр. Л. Н. Толстого», автор которой, обращаясь к учителю жизни на «ты», учил его жизни сам, однако в итоге самой великой супружеской чете в России гости из Петербурга не показались, и после их визита граф написал своему брату Сергею Николаевичу: «Был у меня на-днях Розанов. Мало интересен».

Еще суровее оказалась Софья Андреевна, отметившая в дневнике: «Были скучные, некрасивые Розановы». А их сын Лев Толстой-младший записал слова отца: «Я сказал Розанову две вещи. Первое, что меня очень удивило, что он на вопрос, каковы его религиозные верования, не мог дать мне определенного ответа, и второе, что он пишет очень хорошо, но беда в том, что в его писаниях ничего понять нельзя». «Отец, – пишет далее Л. Л. Толстой, – был поражен его малой образованностью».

Едва ли Розанов об этих отзывах знал, но самое интересное, что его оценка личности Толстого была в чем-то схожа. Розанов точно так же обвинил своего великого собеседника в необразованности. «Когда я говорил с ним, между прочим, о семье и браке, о поле, – я увидел, что во всем этом он путается, как переписывающий с прописей гимназист между “и” и “I” и “й”; и, в сущности, ничего в этом не понимает, кроме того, что “надо удерживаться”. Он даже не умел эту ниточку – “удерживайся” – развернуть в прядочки льна, из которых она скручена. Ни – анализа, ни – способности комбинировать; ни даже – мысли, одни восклицания. С этим нельзя взаимодействовать, это что-то imbecile (слабоумное. – А. В.)». И в другом месте: «Толстой был гениален, но неумен. А при всякой гениальности ум все-таки не помешает».

Ясная Поляна Василию Васильевичу тоже не приглянулась: «Мебель тяжела и неудобна. Да, кажется, ее и мало. Нет этих безделушек, ковров, низенького сиденья, где нужно, и вообще всего того, взглянув на что, скажешь: “Как здесь тепло. Верно, здесь живут счастливые и милые обитатели”. Этого впечатления нет; веет суровым».

Однако Толстой был исключением, и как человека малообразованного Розанова никто в России кроме графа Т. не воспринимал, как, впрочем, никто кроме Розанова не воспринимал таковым и Льва Николаевича. Но тут уж точно – гора с горою не сходится, пусть даже толстовская была много выше, но ведь и розановская какая оказалась немаленькая!

Слава В. В. росла, хотя и с привкусом скандальности. Причем эта скандальность касалась как его литературных трудов, так и повседневного поведения, между которыми он по большому счету не видел разницы и существовал по принципу: пишу, как живу, и живу, как пишу, делая и то и другое в высшей степени и вольно, и фривольно. И именно фривольность сделалась своего рода визитной карточкой нашего героя и едва ли не больше всего запомнилась его современникам. Конечно, мало кто из них был пуританином, но Розанов превзошел в своей непосредственности и распущенности всех, причем превзошел именно на словах. Дурная репутация сильно опережала его в действительности вовсе не такую уж и распутную натуру.

«Сам он был очень живой и юркий, говорил как бы про себя – скороговоркой и часто в шутливом тоне, а если о чем-нибудь спорил, то всегда сердито, раздраженно и убежденно, до того, что вставал из-за стола, топал ногами и даже убегал, – писала об отце его старшая дочь. – Он вообще был очень экспансивен, жив, несдержан, но очень откровенен. Он никогда не притворялся, никогда не показывал того, чего в нем нет. Воспитанным человеком он не был».

Очень мягко сказано!