Рождение казака

И юноши снова рванули, как заправские скороходы.

Глава 12

На удивление ребят Емельян Прохорович ночевать не приходил. Утром его постель была в том же виде, что и вчера поздно вечером.

Степанцев хохотнул:

– Если есаул не спал, то наказание отложит, в кровать завалится. Можем никуда не ходить и ещё поспать, только печь снова затопим.

– Посмотрим, посмотрим, – прогнусавил Глеб и, потирая подбородок, деловито подметил, – яичницу, думаю, лучше приготовить. Он ведь добреет после неё. Зачем раздражать не выспавшегося человека, который будет для нас некую кару придумывать?

– Глеб, твоя соображалка, как всегда, выше всех похвал! – в один миг, передумав, засобирался Паша.

В пустоватой Людской юношей ждал неприятный сюрприз. Прасковья размеренно пила чай в том углу, где был превосходный обзор на всё помещение.

Увидев камеристку, Паша раздражённо пробурчал:

– Ей, что выходной дали?

Сама того не желая, Елена Юрьевна подлила масла в ещё не затухший костёр негодования:

– Сынок, такое ощущение, что она вас ждала. Смотри, как приосанилась, когда вы вошли.

Паша как по мановению волшебной палочки чародея сделался пунцовым, а желваки юноши заиграли неистовую пляску.

В один голос, поздоровавшись с матрёшкообразной Пантелеевной, парни, потупившись, сделали вид, что не замечают Прасковьи и с запалом приступили к поварской повинности. Но разговора с врагиней было не избежать. Зловредная женщина подошла вплотную, а отойти от капризного молока возможности у ребят не было.

Гримасничая как миролюбивая обезьянка, камеристка в елейной тональности ударилась в расспросы:

– Как вы? Как? Сильно влетело? Я когда на службе прямо сама не своя. Порой такое рвение, что могу и переборщить.

– Нормально, – сквозь зубы процедил Степанцев.

– Не серчай милок, не надо. Хочешь, заглажу свою вину? Сегодня у меня свободный день выдался. Госпожа в Петербург отбыла. Могу подсобить, если что?

– Спасибо, не надо, – отрезал Паша.

Но Прасковью отказ не устраивал. Она бойко выхватила у Бойченко набор специй и бросила его в закипающее молоко. Затем с непринуждённой лёгкостью отодвинула от плиты Степанцева, и стала с усердием отправлять яйца в котелок: – Голубчики, мне женская работа сподручней. Глядите, как надо яичницу варить. Когда желток покроется плёночкой, тащите вон из молока лавровый лист, горошину перца и веточки розмарина. Они свою душистость уже отдали. Нечего им, что мусору плавать. Засим добавляем ложечку сливочного масла и, когда оно растворилось, переливаем это вкуснейшее кушанье в миску. Да присолите, коли забыли это в начале варки сделать. Готово.

У камеристки всё выходило гладко, озвучивая каждое движение, она делилась маленькими хитростями. Подростки заулыбались, получив помощь, откуда не ждали.

Степанцев даже обронил другу:

– Запахло-то как! Может нас и вовсе не накажут!

– Не поддавайся, этот аромат попахивает уловкой, – не теряла бдительность психолог.

Вновь насупившись, Паша сдержано поблагодарил врагиню, подражая местной знати, но без грассирующего «р», он топорно на русский лад, произнёс:

– Мерси боку.

Та ответила, изобразив шуточный реверанс, и радушно предложила:

– А давайте я вас ещё чему-нибудь научу?

Друзья переглянулись и, получив безгласное согласие Глеба, Степанцев утвердительно кивнул:

– Давай, а чему?

– М-м-м надо подумать. Вельможи, да и дамы всё больше стали увлекаться табаком. Хоть император его на дух не переносит. Говорят, что табак от головы поганую кровь оттягивает. Хорошие дорогие сорта тока зажиточные господа позволить себе могут. Те, кто нюхают, как по мне, лишь золотыми табакерками кичатся. А вот те, кто через мундштук курят, те имеют казачка-чубукчи, который трубки им раскуривает. Вот этому искусству я могу вас подучить.

– Не-не, нам такие знания не нужны, – замахал руками Паша, в отличие от Прасковьи, прекрасно осведомлённый о вреде курения табака.

– О, я знаю, что вам за знания вам обязательно пригодятся. Сейчас холодает, морозы скоро, могу показать тонкости, как с грелкой возиться, – широко раскрыв глаза, лукаво улыбалась камеристка.

– Она что-то задумала! – Мама Паши не находила себе места, тревожно пощипывая края кожаного мешка-укрытия.

– Идёмте за мной, тут в Медной кладовой грелки бессчётно хранятся.

Паша остановил Глеба:

– Я сам. Жди Емельяна Прохоровича с яичницей, – юноша повернулся к Прасковье, – веди.

Они поднялись на второй этаж.

– Вот заходи, – отворила дверь камеристка.

– Только после вас, – галантно поклонился Степанцев.

Та захихикала и, оправив платье, вошла в кладовую, освещённую единственным узеньким окном. Паша нырнул следом, оставив дверь открытой, чтобы было лучше видно. Камеристка небрежно схватила грелку за резную деревянную ручку. Приспособление для обогрева представляло собой своеобразную медную сковороду с откидной крышкой и отверстиями на дне. Женщина покрутила ей перед носом у Паши, в паре слов объяснив, что внутрь насыпают раскалённые угли, а потом эту штуковину кладут меж перин.

– Холодно, небось, в казарме? – вдруг участливо спросила Прасковья.

– Есть такое дело, – пожаловался парень.