Рождение командира

— Понимаешь, — сказал Макаров, — я как-то все думал сегодня, что вот я ранен, и понимал, что меня увезут. А теперь не понимаю, как же я тут не останусь? Как будто надо было, чтобы и увезли и все-таки я тут остался бы. Кто же меня заменит?

— Ничего, не беспокойся, — сказал полковник, — скорее поправляйся и приезжай к нам.

— Да уж, кроме как к вам, — никуда. Со всеми вами хочу снова работать. Черт его знает, какая дрянная штука уезжать. Никогда не думал, что так неприятно. Не приходилось еще! Хорошо, брат, жили с тобой…

И опять Карташов увидел доброту и приближающуюся старость в глазах Макарова: «Эх, сердешный, — подумал он, — а и устал же ты! А ведь не жаловался никогда на слабое здоровье…» Он вспомнил, как Макаров мерз на наблюдательных пунктах в сырые осенние и ветреные зимние дни. Всегда он был зябкий!

Ему представилось, какой большой и трудный путь сделали они с Егором, как много можно было насчитать на этом пути опасностей, пережитых совместно. Но изо всех случаев ему вспомнилось почему-то ярче других, как однажды на рекогносцировке переднего края они с Макаровым попали под сосредоточенный минометный огонь. Они лежали в полузаваленной щели, тесно прижавшись друг к другу. Рядом рвались мины и свистели осколки… Разное бывало, и часто рядом с собой он видел сухощавую фигуру товарища и, оглядываясь теперь назад, удивлялся его выдержке и способности забывать о себе.

— Мне пора, Егор, — повторил он и пожал руку товарища с острой жалостью.

— Побудь еще немного…

— Нельзя, Егор. Ну, поцелуемся…

Полковник Карташов поискал глазами, где папаха, увидел ее в руках сестры, взял и, надев, как всегда, заломил назад, поклонился всем, особенно запомнив бледное лицо Егора, и, сказав ему открыто и дружески, что все будет хорошо — он уверен, — вышел.

Полковника Макарова перенесли на квартиру подполковника Веретенникова, уложили на кровать в маленькой комнатке, и он стал дожидаться, когда его отправят. Так прошел целый день.

Вечером полковник Карташов позвонил оперативному дежурному и узнал, что самолет за Макаровым не прилетел: не мог подняться из-за грязи. Он тут же приказал соединить с начсанкором и спросил, как он думает вывозить Макарова.

— В армии обещали, — ответил начсанкор, — если за ночь подморозит, то утром самолет непременно будет.

— Смотрите, за эвакуацию полковника Макарова вы мне отвечаете лично. Если будет какая задержка, добейтесь у начсанарма приезда армейского хирурга.

На другой день жена Макарова, обеспокоенная поднявшейся у мужа до тридцати девяти с десятыми температурой, сказала в штабной батарее, что о полковнике Макарове заботились тогда, когда он был здоров, а теперь он болен и не нужен, была с полковником Карташовым у них дружба, но, видно, друг бывает лишь до черного дня.

— Вот какой у тебя язык, Федосеевна, — сказал командир штабной батареи, старший лейтенант Силин, — не знаешь, чего говоришь. Не понимаешь ты главного…

Днем узнав, что Макаров еще не отправлен, полковник приехал к нему и подошел к кровати больного.

Макаров лежал красный от жара, с блестящими глазами, обрадовался товарищу и стал быстро и несвязно говорить о том, как его ранило и что он беспокоится, почему температура у него все поднимается.

Полковник Карташов вызвал хирурга, молодую женщину, делавшую вчера перевязку Егору, и спросил — чем можно объяснить такой подъем температуры. Услышав ее ответ: «Так бывает при серьезных ранениях», он, не совсем доверяя правильности диагноза и думая, что хочет успокоить Макарова, а на самом деле успокаивая себя, сказал Егору, что «это, видимо, обойдется». Потом вызвал оперативного дежурного и спросил:

— Почему нет до сих пор самолета за полковником Макаровым?

Дежурный ответил, что самолет сейчас вылетает.

— Ну вот, Егор, через час будешь во фронтовом госпитале! — сказал полковник Карташов и, попрощавшись, уехал.

Проезжая по грязной растаявшей дороге, полковник постепенно вернулся к мыслям о сегодняшних действиях противника. Через несколько минут он думал лишь о продвижении вперед наших войск. Он думал о том, о чем Макаров после своего ранения уже не мог теперь иметь точного и правильного представления, потому что все детали постоянно изменяющейся обстановки не были ему известны.