Рождение командира

Полковник Карташов оделся и хотел немедленно ехать к Макарову, но ехать не пришлось: его вызвал командующий. Потом, взяв трубку телефона и опуская ее только за тем, чтобы повернуть ручку и приказать соединить с тем, другим и третьим командирами дивизий, он проработал несколько часов, время от времени делая отметки и записи на своей рабочей карте. Потом выдались полчаса, когда можно было не говорить по телефону, не вызывать к себе офицеров штаба, а просто походить по комнате и подумать. Ехать к Макарову все еще было нельзя, должны были принести шифровку.

Он ходил взад и вперед наискось по комнате, испытывая боль оттого, что положение Макарова было почти безнадежно, и оттого, что обвинял себя в равнодушном отношении к ранению товарища.

«Как это я сказал ему, — думал полковник и морщился от ощущения стыда и боли, — что «это обойдется». Доверился молодому врачу: «Когда ранен человек — температура всегда поднимается…» Зачем я успокаивал этим не его, а себя? Зачем мне хотелось видеть его ранение более легким, чем оно было на самом деле? Почему я не спросил — хороший ли хирург делал первичную обработку раны? И бедная Федосеевна! Как я мог обвинить ее, что она хотела представить ранение мужа в более мрачном свете. Она была права, когда говорила, что полковник слабенький. И я это сам знал, а отвел от себя, как пустое…»

Он закурил новую папиросу и снова заходил по избе.

«Посчитал его ранение за легкое, — опять подумал он с укором, — чтобы очень не беспокоить себя. Как это любит человек отходить в сторону от трудного! Надо было требовать немедленной присылки самолета, проверить, какой выслали и увезли ли Егора. А я что сказал адъютанту? Я сказал, что заявка сделана, а дальше, добиться самолета, дело начсанкора».

Полковник не заметил, что последнее обвинение было несправедливо: он сам звонил в армию о присылке самолета и о самолете справлялся несколько раз. Дело же начсанкора действительно было в том, чтобы проследить за отправкой раненого и доложить вовремя, чего он не сделал.

И вдруг полковник Карташов почувствовал непоправимую потерю. Сколько времени они работали с Егором бок о бок, и все казалось, что главное, какой-то важный для них обоих разговор, — впереди и без этого разговора, не сказав чего-то друг другу, им расставаться нельзя. Так вот: разговора не будет! Мог узнать ближе товарища и не успеет!

И тут Макаров стал виден полковнику необычайно ясно как человек и товарищ. Он был превосходный артиллерист, и по его опыту и возрасту пора бы ему было в генералы. Но производство почему-то задержалось. Макаров говорил об этом так: «Мне, брат, чины, ордена — дело десятое, я старый партиец и старый артиллерист: оба эти звания обязывают».

Внезапно одно воспоминание особенно больно резануло полковника. Это было, когда они вместе с Егором в холодный осенний день сорок третьего года заехали однажды в село, только что освобожденное от немцев, и остановились на краю его, ожидая, пока подтянется вся автоколонна. Пока полковник Карташов выслушивал доклад коменданта, Егор отошел в сторону, где у ближней избы стояли два худеньких десятилетних мальчугана в грязной порванной одежонке.

Отпустив коменданта, полковник Карташов осмотрелся вокруг, ища глазами Макарова, и увидел его: он стоял против мальчуганов и что-то говорил им, а они смотрели на него боязливо огромными тоскливыми глазами — маленькие против высокого Егора. Макарову, видимо, невозможно было выносить эту тоску в детских глазах, он полез в карманы, но ничего не обнаружил там годного для того, чтобы развлечь десятилетнего ребенка, пережившего столько тяжелого во время хозяйничанья немцев в их селе. От этого нельзя было отвлечь пряником или перочинным ножом, который Макаров задумчиво держал на ладони.

Егор шагнул вперед, нагнулся, обнял за плечи обоих ребят и что-то сказал, от чего один просиял улыбкой. «А ну, побежали!» — услышал полковник Карташов. Взяв за руки обоих, Егор бежал с ними к машине, и какой-то захлебывающийся не то смех, не то плач донесся до Карташова: мальчики все-таки засмеялись. Макаров посадил их в машину и приказал своему Ивану Васильевичу покатать их, одеть и накормить.

Макаров подошел к Карташову оживленный и бодрый: