Рождение новой России

Нельзя не отметить, что не принадлежавший к вельможам, к правящим кругам А. Я. Поленов, один из авторов ответа на «задачу» о крестьянской собственности, опубликованную Вольным экономическим обществом в 1766 г., считавший крепостное право «строгим и бесчеловечным», а крепостных крестьян — лишенными «прав человечества», требовал не отмены крепостного права, а только закрепления за крестьянами земель в их. владение. И то он подчеркивал необходимость такого шага потому, что «конечное угнетение не только вредно для общества, но и опасно», ссылаясь на Польшу, которая «великий урон от крестьян притесненных потерпела» во времена казацких восстаний. Он считает, что бедный и забитый русский крестьянин не заинтересован в сохранении существующих общественных порядков и готов, «не видя конца своим бедствиям», выступить против бар. Следовательно, и Поленова прежде всего пугал образ мятежного крестьянина. И свой проект, который, кстати сказать, он не считал обязательным, а только рекомендовал дворянству, он составлял опять-таки из опасения «грядущей беды». Интересно отметить, что сочинение А. Я. Поленова члены Вольного экономического общества удостоили премии, но опубликовать не решились, и оно вышло из печати спустя столетие.

На позициях, сходных с теми, которые занимал Поленов, стоял депутат Комиссии по составлению Нового уложения Я. П. Козельский. Он считал необходимым провести ряд преобразований в деревне: предоставить крестьянам право наследственной собственности на обрабатываемые ими помещичьи земли, регламентировать повинности крестьян, установить контроль властей над взаимоотношениями помещиков и крестьян и др. Но при этом он прямо ссылался на то, что все это должно служить «предупреждению причин непослушания рабов против господ», ибо благодарные крестьяне перестанут убивать своих бар.

Когда Вольное экономическое общество премировало сочинение Беарде де Л’Абея, предлагавшего постепенно, исподволь предоставить крестьянам право на движимое и недвижимое имущество, оно, конечно, соглашалось с ним в том отношении, что сохранение существующего положения в деревне опасно и, выражаясь словами самого Беарде де Л’Абея, лучше иметь «ласковую собачку» (свободного крестьянина), нежели «злого медведя» (крепостного крестьянина). Но следует отметить, что, премировав сочинения Беарде де Л’Абея и Поленова, Вольное экономическое общество заботилось о том, чтобы их идеи не имели широкого распространения.

«Грядущей беды» — «бунта всех крепостных деревень» боялось все дворянство. Радищев, призывавший к крестьянской революции, Огарев, который хотел бы быть адъютантом у Пугачева, Чернышевский, не боявшийся ни крестьянского мятежа, ни «пьяных мужиков», — все это люди далекого будущего. Даже самое передовое дворянство, представлявшее всю важность крестьянского вопроса, одновременно давало себе отчет и ю всей опасности его для себя. Депутат от дворян Козловского уезда в Комиссию по составлению Нового уложения Г. С. Коробьин, считавший, что «причиной бегства крестьян по большей частью суть помещики, отягощающие толь много их своим правлением», требовавший ограничения помещичьего произвола над крестьянами, государственного регулирования их повинностей, не только не выступал за отмену крепостного права, ко боялся, как бы его предложения не помогли крестьянам «своевольничать», и, наконец, под давлением своих критиков из лагеря убежденных крепостников, выступил с оправдательной речью.

Коробьина поддержали некоторые депутаты Комиссии по составлению Нового уложения: Я. П. Козельский, депутат от пахотных крестьян И. Жеребцов, депутат от черносошных крестьян И. Чупров и другие, но их голоса потонули в хоре крепостников, обрушившихся на Коробьина и даже не попытавшихся разобраться в том, где лежат истоки выступления депутата козловского дворянства, всерьез принявшего «Большой наказ» Екатерины II и сделавшего из него далеко идущие выводы.

Коробьин не знал ни сущности «просвещенного абсолютизма», типичным представителем которого была императрица Екатерина II, ни ее натуры — двойственной, лицемерной и циничной, ни ее притворства и фиглярства. Она сама могла изрекать «аксиомы, разрушающие стены», но за подобного рода мысли, за «просвещение» «Новиков перешел из рук Шешковского в темницу, где и находился до самой ее смерти. Радищев был сослан в Сибирь. Княжнин умер под розгами, и Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если бы не чрезвычайная его известность»[55].