Агитация Октавиана имела успех не только в Италии, но и в войсках Антония. Антоний требовал от своих приближенных и войска повиновения. Он стоял на точке зрения Цезаря и не делал резкой разницы между своими подчиненными, были ли то римские генералы и офицеры или вассальные цари и талантливые греки. Это обижало и оскорбляло римлян, и их преданность Антонию становилась все более и более сомнительной.
Война была решена одной морской битвой при Акции. Антоний правильно считал, что его единственное преимущество — это его великолепный флот. На суше его войску невозможно было противиться легионам Октавиана. Слишком долго сражался Антоний во главе этих легионов, чтобы не знать того, что его сборное войско — слабое оружие, даже в его руках, против сплоченных сил Италии. Но в расчете на свой флот он ошибся. Он не учел того, что римский крейсерский легкий флот под командой Агриппы[149]
проделал ответственную морскую войну против Секста Помпея, приобрел большой опыт и выработал приемы борьбы против броненосных эскадр эллинизма.В битве при Акции Антоний потерпел решительное поражение. Он не продолжал сопротивляться на суше и отправился умирать в Египет, зная, что сопротивление бесполезно. В Египте он покончил с собой, когда сдача его Октавиану сделалась неизбежной. Покончила с собой и Клеопатра, когда убедилась, что Октавиан твердо решил сам встать на ее место и на место ее детей как владыка Египта.
Октавиан после этого остался один единым владыкой мировой римской державы, вождем римского гражданства.
Рим и римская держава после гражданской войны
Почему этого не случилось и почему Октавиану удалось не только удержать власть в своих руках до своей смерти, но и упрочить созданную им форму строя на целый ряд столетий, вплоть до установления в Риме чистого абсолютизма восточного типа?
Причины этого поразительного явления надо искать ближайшим образом, с одной стороны, в том состоянии, в котором находилась римская держава после гражданских войн как материальном, так и психологическом, с другой — в форме того строя, который установлен был Октавианом в согласии с общественным настроением и создавшимися политическими, экономическими и психологическими условиями.
С 48 года до Р. X. вплоть до З0-го, то есть в течение 18 лет, вся римская держава находилась в состоянии непрерывной гражданской войны, почти без передышек и без просветов. Война то сосредоточивалась в Италии, то перебрасывалась в провинции Запада и Востока, вовлекая в свою орбиту все большие и большие массы населения.
Номинально сталкивались между собой две группы римского гражданства, но реально в войне приняли участие все — граждане, союзники, провинциалы, вассальные монархи. Осложнилась война и вовлечением в сферу ее действия соседних самостоятельных племен и государств: завоевание Галлии, походы Цезаря в Британию[150]
и Германию, аннексия Египта, попытки завоевания Армении и Парфии тесно связаны с гражданской войной.Ни для кого гражданская война не была благом, для всех — величайшим бедствием.
Попытаемся представить себе реально, что дала гражданская война для отдельных частей римской мировой державы, главным образом, для тех, которые составляли основу политической и экономической мощи Рима, для промышленного и торгового Востока и для гражданской Италии.
Я уже не раз говорил о том, что пришлось вынести Элладе и эллинскому Востоку в эпоху гражданских войн. Митридат, Сулла, Фимбрия, затем Помпей, Цезарь, Брут и Кассий, Антоний и, наконец, Октавиан смотрели на Восток исключительно как на средство для достижения своих политических целей, используя его до конца при помощи самых крайних мер насилия и принуждения. Никто из них не думал о будущем, для всех нужно было получить немедленно все нужное для войны и притом в кратчайший срок
Результатом было, конечно, материальное разорение целых государств, областей, городов, безмерное обнищание частных лиц. Исчез капитал, исчезла охота работать над своим материальным благосостоянием. В центрах торговой и промышленной жизни, даже тех, которые особенно поднялись в эпоху римского владычества, на Делосе, Родосе, в Афинах жизнь замерла и рынки опустели.
Еще печальнее было моральное состояние. Греческая свобода и гражданственность были разбиты, надежда на какое бы то ни было возрождение подорвана в корне, никто не был уверен даже в том, сохранит ли он, по крайней мере, личную свободу и не застанет ли его завтрашний день на рабском рынке в качестве объекта продажи.
Вся творческая жизнь эллинства замерла, и замерла надолго. Созидательные силы, казалось, были исчерпаны. Не было такого периода в истории эллинской культуры и государственности, когда бы так глубоко опустился уровень греческого созидания.