Рождение Римской империи

«Кто, кроме бесстыдников, обжор и кутил, может это видеть, может сносить? Мамурра владеет теперь тем, что имели раньше и волосатая Галлия, и далекая Британия! Бесстыдник Ромул, ты это видишь и сносишь![181]

И он, гордец и богатей, будет теперь постоянным гостем всех спален, он — этот белый голубок и Адонис[182]! Бесстыдник Ромул, ты это видишь и сносишь! Ну так ты и впрямь и бесстыдник, и обжора, и кутила!

Так это затем-то ты, единственный император, побывал на острове крайнего Запада, чтобы этот любимый ваш истощенный член съел 20 или 30 миллионов! Ну чем это не воровская щедрость! Мало он еще просадил, мало сожрал. Сначала пошло в клочья отцовское добро, затем — понтийская добыча, далее — испанская, о которой знает кое-что золотоносный Таг[183]; и такого негодяя боятся Галлия и Британия! Зачем носитесь вы с этой дрянью? Что он может, кроме как пожирать жирные состояния? Для этого-то вы, почтенные граждане, тесть и зять (Цезарь и Помпей) погубили весь мир!»

Чем дальше, однако, развивалась гражданская война со всеми ее ужасами, — бедствиями и разорениями, тем более падало настроение. Боевые клики умолкли, гнетущая тоска и ужас ожидания охватили всех, тоска и ужас, граничившие с отчаянием. Беда за бедой, война за войной — все рушится и нет просвета. Гибнет государство, рушится жизнь. Спасения и выхода нет нигде, разве только где-то за пределами действительного мира на островах блаженных.

Этим настроением проникнут замечательный 16-й эпод[184] Горация, написанный вскоре после битвы при Филиппах, где вместе с другими сдался победителю и молодой офицер Брута — Гораций, до этого мирно заканчивавший свое образование в Афинах. Ближaйшим поводом, может быть, были ужасы Перусинской войны. Приведу этот высокохудожественный эпод в мастерском неизданном переводе А. П. Семенова-Тян-Шанского[185], разрешившего мне воспользоваться им для этой статьи.

К римскому народу