Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке

К «переориентации» казахов Тевкелев и Рычков приступили там, где, по их мнению, находился корень зла: в форме правления и политической культуре. Неявная, но отчетливо узнаваемая собственная политическая культура самодержавно управляемого российского государства служила фоном для их суждения о политическом устройстве подвластного народа. Неудивительно, что это суждение вылилось в уничтожающую критику: все казахское население, писали авторы записки, не знает «ни о каких политических законах», не понимает «общих интересов», подчиняется собственным старшинам и назначенным правителям только тогда, когда есть какая-либо приманка или лакомство. Вся власть ханов состоит только в их силе убеждения и способности «народу флатировать». Но таким образом столь своевольный степной народ нельзя привести к «резону» и послушанию. Вместо этого необходимо, с одной стороны, ослабить власть народа, уменьшив его традиционные права на участие в управлении, а с другой стороны, так усилить ханов, предоставив им гвардию из унтер-офицеров, чтобы они в случае необходимости могли реализовывать приказы царского правительства силой. Такие меры, наряду с обеспечением послушания, служили «к приведению народа сего в людскость»[1339].

С этим обоснованием «цивилизирование» впервые прямо упоминается по отношению к казахам как одна из целей административно-политического вмешательства: модель аргументации, которая в последующие десятилетия (а тем более в XIX веке) становилась все более распространенной. До поры до времени представление о цивилизации связывалось с ее статичной концепцией. Идея о различных стадиях, которые подвластное население должно преодолеть в ходе его «цивилизирования», была воспринята частью имперской элиты только в следующем десятилетии. Кроме того, «цивилизирование» всегда оставалось только одной из целей, оно не занимало особого положения и не являлось приоритетным по сравнению с другими. Ни у Тевкелева и Рычкова, ни в последующие десятилетия XVIII века «цивилизирование» еще не приводилось как главная причина для российского административно-политического проникновения в структуры управления присоединяемых народов или тем более как оправдание необходимости дальнейшей экспансии. Скорее, она должна была служить средством обеспечения уже существующих притязаний на господство и превращения присоединенных этнических групп в покорных подданных. Таким образом, с одной стороны, наглядно демонстрируются происхождение дискурса как такового и линия его преемственности, ведущая из XVIII в XIX век. С другой стороны, становится очевидным существенное различие между российскими (и западноевропейскими) дискурсами цивилизирования XVIII и конца XIX века[1340].

Концептуальные размышления Тевкелева и Рычкова еще долго продолжали оказывать воздействие. Граф Никита Иванович Панин (1718–1783), руководитель Коллегии иностранных дел, и вице-канцлер А. М. Голицын спустя десятилетие все еще ссылались на этот меморандум, когда в письме к оренбургскому обер-коменданту генерал-майору Ланову приводили аргументы в пользу подходящего преемника Нуралы-хана[1341]. Однако в долгосрочной перспективе не могла возобладать ни одна стратегия, пока О. А. Игельстром не занял пост губернатора Оренбурга, или, как его тогда называли, «Уфимского и Симбирского наместничества» (к которому с 1781 года относилась прежняя Оренбургская губерния). Вступив в должность в 1784 году, он нашел практически бессильного в политическом отношении казахского хана Нуралы, который, с одной стороны, по причине коррупции и интриг, а с другой стороны, по причине сильной близости к российской стороне больше не воспринимался как представитель казахов и, таким образом, потерял всякую поддержку и влияние в казахском обществе[1342]. Зигзагообразный курс российского государства между ослаблением и укреплением хана, как и в случае с калмыцким ханом Черен-Дондуком, завел в тупик.

Новый подход Екатерины II в отношении казахов

Важному перелому в российской политике, осуществленному губернатором Игельстромом, предшествовало крупное восстание под предводительством Емельяна Пугачева. Его первоначальный успех и масштабы не просто вызвали глубокую озабоченность у Екатерины II и ее администрации. Большой приток калмыков и казахов Младшего жуза в ряды восставших показал, что лозунгами о возвращении «украденной» земли и обещанием вернуть калмыкам и казахам возможность вести их прежний образ жизни были затронуты ключевые проблемы, которые в то же время указывали на опасные последствия российской политики[1343].