Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке

Российская держава относится к третьему типу империй, которые до XVIII века не проводили ни политику цивилизирования, ни политику ассимилирования. Только восприятие раннепросветительских дискурсов привело как к выработке стратегий цивилизирования, так и к началу ассимиляционного дискурса, которые во многих местах, хотя и не систематически и не повсеместно, также находили отражение в практике российской элиты. Великобритания относится к четвертому типу великих европейских империй, где рецепция просветительских нарративов только к концу XVIII века привела к тому, что были разработаны стратегии цивилизирования, которые впоследствии также перешли в политику цивилизирования[1569]. Однако в отличие от имперских элит остальных великих европейских империй, британская элита в течение XVIII века ни разу не задумывалась о том, чтобы сочетать свою миссию цивилизирования с политикой аккультурирования или даже ассимилирования[1570].

Итак, если не существовало «европейской нормы» для ответа на вопрос о том, имели ли колониальные державы в XVIII веке намерения цивилизирования и ассимилирования, и если да, то с какого времени, и если случай Российской империи скорее можно назвать одним из различных европейских вариантов, то возникает вопрос, в чем состояла российская специфика. Приведенные ниже основные результаты работы призваны ответить на вопрос, где зародилась российская идея ассимиляции, в каких отношениях она находилась с российским стремлением к цивилизированию, какие изменения претерпели как концепции, так и практики политики ассимилирования и цивилизирования в течение XVIII века и почему от обеих концепций так долго не отказывались — по меньшей мере на дискурсивном уровне.

Как в случае французского господства в Новой Франции, так и в случае Российской империи происхождение идеи цивилизирования иных народов тесно переплеталось с мыслью о самоцивилизировании. В случае Франции со времен гуманизма часть элиты пришла к выводу, что французы являются потомками галлов и, таким образом, сами когда-то были варварами, которых цивилизировали римляне. Из аргументации следовало, что лишь подражание Античности дало французам возможность снова наверстать упущенное, вновь цивилизироваться. Наряду с самоцивилизированием, которое все еще рассматривалось как нечто необходимое и в традиции которого видели себя philosophes Просвещения, они рассматривали заокеанские страны как шанс пойти по стопам Рима и компенсировать свой прежний невыгодный статус, оказывая, как французы, цивилизирующее воздействие на «еще совершенно дикие» народы[1571]. Схожим образом в случае российского государства цивилизирование других стало результатом нового притязания Петра I на то, что жители его собственной страны принадлежат к группе «цивилизированных народов». Этот новый статус среди прочего выражался в убеждении, что держава имеет возможность, право или даже обязанность цивилизировать Других, которые еще не относятся к этой группе. И как в случае Новой Франции, политика цивилизирования с самого начала была связана с идеалом ассимиляции.

В то же время, если взглянуть на Испанскую и Португальскую империи, можно увидеть, что связь и одновременное возникновение идеала цивилизирования и ассимиляции отнюдь не были само собой разумеющимися. Но почему возникла эта особая связь в российском случае? И что именно понималось под ассимиляцией в российском государстве? В какой степени уже с начала XVIII века по аналогии с дискурсами и практиками франкизации XVII века можно было говорить о дискурсах и практиках русификации? Обобщение отдельных выводов, полученных в процессе исследования, позволяет рассмотреть важный вопрос об отношении между Российской империей и зарождающейся идеей о российском национальном государстве в XVIII веке.

По аналогии с трактовкой терминов «империя» и «колониализм», термин «русификация» в данной работе также применяется не как нормативное понятие. Джон Кип, Ф. Старр и Эдвард Тейден в 1980‐х годах сумели доказать, что в научных исследованиях неприменимо преобладавшее в то время политически ангажированное понимание русификации финских, еврейских и польских эмигрантов[1572]. С тех пор как было осуществлено аналитическое разграничение между разными значениями понятия «русификация» — как понятия из источников, как понятия научного познания и как понятия политической агитации, — с точки зрения исторического исследования не остается сомнений в том, что о «русификации» как о систематической и всесторонне спланированной «национальной политике» российского правительства, которая сопровождалась грубым физическим подавлением и преследовала цель навязать меньшинствам свою культурную гегемонию, ни в отношении XIX, ни тем более в отношении XVIII века говорить не приходится[1573].