Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке

Как в российской державе, если вернуться к первоначальному вопросу, возникла связь между намерениями цивилизирования и ассимилирования, которая отнюдь не была самоочевидной? Как показывают рассуждения о возникновении парадигмы цивилизованности, из намерений Петра I по «цивилизированию» населения Российской империи де-факто возникли две стратегии: одно «цивилизирование» было направлено на русское и аккультурированное русское население и особенно на собственную элиту («самоцивилизирование»), другое — на иноземцев, как называли нехристианских подданных державы в начале XVIII века. Даже если политика цивилизирования Петра I выражалась преимущественно в кампании по христианизации (и, таким образом, стремилась привести к русской православной вере, к православным традициям и к русской грамотности) и расширялась его последовательницами за счет тех стратегий цивилизирования, которые, как, например, кампания по введению оседлости и хлебопашества, также соответствовали российскому образу жизни, все эти цели теоретически все еще могли быть выражением политики, ориентированной исключительно на цивилизирование. Они еще не обязательно должны были означать, что с их помощью предполагалась ассимиляция и, следовательно, смешение нерусского населения юга и востока с российским населением.

Более глубокие причины того, что по крайней мере в среднесрочной и долгосрочной перспективе только уподобление образу жизни и по возможности еще смешение с российским населением рассматривались в качестве стандарта для дискурса цивилизирования XVIII века, кроются в ранней истории империи. Они заключаются в том, каким образом формировалась де-факто империя начиная с XVI века, и в том, как ее возникновение отразилось на российской концепции подданства. Как было изложено во второй главе, именно эта концепция подданства с присягой на верность в качестве ее центрального элемента нашла применение при «собирании земель Киевской Руси» Великим княжеством Московским, а также при инкорпорации культурно чуждых групп Казанского ханства и при всех остальных инкорпорациях следующих столетий. Между природными подданными, то есть коренными россиянами, и нехристианскими этническими группами, которые были инкорпорированы в имперский контекст и еще только должны были стать россиянами или уже были рожденными в смешанных браках детьми, на понятийном уровне не проводилось различия ни в отношении их персонального подданства, ни в отношении подданства, преобразованного в ходе XVIII века в гражданство.

Правда, понятия иноверцы и новокрещеные являлись категориями, которые в XVIII веке дискурсивно и в ряде постановлений фиксировали прежде всего социальное и культурное и только в единичных случаях правовое отличие от исконного населения на религиозном и социальном уровнях. Те, кого так называли, зачастую не могли избежать этого отличия даже тогда, когда они, будучи «иноверцами», принимали крещение. Вместо полного уподобления остальным они абсурдно определялись государственной стороной как новокрещеные иноверцы[1584]. Даже до второго или третьего поколения часто за ними оставалось обозначение «новокрещеных»[1585]. Однако эти категории не означали юридически четко определенного статуса или тем более статуса, навсегда закрепленного за индивидами по правилам происхождения, как это было присуще построенной по расовому принципу кастовой системе в Новой Испании (Мексике) с ее метисами, альбиносами и мулатами. Были возможности, пусть даже непрозрачные и непоследовательные, выйти из категории «иноверцев» или «новокрещеных», как, например, в случае татар, которые, будучи «новокрещеными», во втором поколении «доказали» свою ассимиляцию, назвав своих детей русскими именами[1586]. Таким образом, несмотря на это ограничение, уже в условиях возникновения империи было заложено неразрывное переплетение российского унитарного государства с многонациональной державой.